Когда я снова вернулась в дом, то увидела, что мама стоит у раскрытого шкафа и держит в руках старую папину куртку — ту, что с большими карманами на пуговках. Увидев меня, мама тут же повесила куртку обратно в шкаф, а я сделала вид, что ничего не заметила и ничего не поняла, хотя я знала, о чем мама думала сейчас. В кармане куртки лежали деньги. Они были отложены мне на подарок ко дню рождения. Я знала, сколько их там лежит. Мне нужно было это знать обязательно, чтобы не запросить чего-нибудь не по карману. В прошлом году там лежало двадцать рублей, и я с чистой совестью попросила в подарок новое платье с матросским воротником, как у Фаинки, и синий берет, из которого потом сделала бескозырку. В этом году в кармане лежало всего три рубля. Сначала там было десять, потом пять, а теперь осталось только три. Это наш непутевый Виктор Александрович проездил месяц назад целых две свои зарплаты. Я еще не придумала, что же мне попросить за три рубля, и поэтому дочти каждый день проверяла, не прибавилось ли в кармане денег. Пока ничего не прибавилось…
Я взяла в охапку две подушки, свою и Санькину, но донести их до двери не успела.
— Люся! — окликнула меня мама.
Так и есть! Все!
— Люсек, подожди! — сказала мама. — Мы ведь с тобой так и не договорились, что же тебе купить на день рождения.
Мама спросила это таким виноватым голосом! Значит, к трем рублям ничего больше не прибавится…
— Мне? — переспросила я, уткнувшись носом в подушку.
Подушка доходила мне до самых глаз, и я видела только верхнюю часть стены и потолок над маминой головой, а маму мне не было видно.
— Знаешь, мама, — сказала я в подушку. — Не покупайте мне, пожалуйста, ничего полезного. Ну, что это за подарки — платья, туфли, фартук… Лучше бы купить что-нибудь бесполезное, но такое, чтобы интересно было.
— Например?
— Ну, например, какую-нибудь… ну, такую коробочку, чтобы, когда ее откроешь, из нее что-нибудь… выскакивало.
— Люська! — почему-то очень радостно воскликнула мама, даже засмеялась. — А я-то думала, что ты у меня уже совсем взрослая! А ты — коробочку! И чтобы выскакивало!
И чему она радуется? Тому, что дочь у нее такая глупая? Или тому, что я, оказывается, еще не взрослая?
Вообще я давно заметила: маме нравится считать меня маленькой. «Деточка, — говорит мне мама часто, в особенности, когда у меня болит голова или появляется насморк. — Девочка! Маленькая моя! Крошечка-Хаврошечка!» Это почти единственное, из-за чего я ссорюсь с мамой. Правда, теперь не ссорюсь. Теперь я ссорюсь только с Виктором Александровичем. Вернее, поссорилась. Может быть, навсегда…
Напоследок я вытащила для просушки во двор теплое стеганое одеяло. Оно сразу оттянуло бельевую веревку почти до земли. Я раздвинула края одеяла, и получилась палатка, в которой было темно и таинственно, как в пещере. Потом я притащила в палатку раскладушку, которая тоже просушивалась во дворе, и улеглась на нее. Во дворе было тихо-тихо. Двор у нас хороший — уютный, зелени много. Правда, соседей, если не считать Марульки и Татьяны Петровны, нет, и поэтому скучно. Когда Санька был еще совсем маленьким, а я носила ботики с меткой, мне всегда приходилось играть одной. Я любила играть в море и в моряков! Двор был морем, а чердак сарая — кораблем. Я проплывала на своем корабле синие океаны и серые северные моря с айсбергами и льдинами, на которых сидели тюлени и белые медведи… И, когда мама звала меня со двора домой, я чувствовала себя капитаном, вернувшимся из дальнего плавания на скучную землю…
Теперь чердак почти развалился, крыша сгнила, и в сарай в дождливую погоду льется дождик. Это плачет мой затонувший корабль.
Но все равно я капитан! И все равно где-то в дальних неизведанных краях, в далеком море, лежит земля, о которой пока никто ничего не знает, потому что ее еще не открыли. Потому что открыть ее положено мне!
Наверху, на втором этаже, окна Марулькиной квартиры распахнуты настежь. Татьяна Петровна, Марулькина мать, кажется, дома, и у нее гости. Тот самый дядечка по имени Аркадий Сергеевич, который три дня назад приехал из самой Москвы. Я этого Аркадия Сергеевича сразу невзлюбила, потому что очки у него были точно такие же, как у Виктора Александровича. Думаете приятно, когда совсем чужой, посторонний дядька смотрит на вас глазами Виктора Александровича?