— Черные Всадники! — пробормотал Пиппин. — Летающие Черные Всадники. Но смотрите, Берегонд! — воскликнул он. — Они определенно кого-то ищут. Видите, как они кружат, как все время снижаются вон к той точке? А видите, как что-то движется по земле? Маленькие темные фигурки. Да, верховые: четверо или пятеро. Ах! Я больше не могу! Гэндальф! Гэндальф, спасите нас!
Вновь послышался резкий вопль, и Пиппин отшатнулся от стены, дыша, как загнанный зверь. Слабым и невероятно далеким после этого бросающего в дрожь крика показался ему звук трубы, оборвавшийся на долгой высокой ноте.
— Фарамир! Властительный Фарамир! Это его сигнал! — воскликнул Берегонд. — Храброе сердце! Но как он сможет пробиться к воротам, если у этих гнусных ястребов из преисподней есть иное оружие помимо страха? Но смотрите! Они не сдаются. Они успеют к Воротам! Нет! лошади понесли. Гляньте! Всадники вылетели из седел. Они бегут... Нет, один усидел, но возвращается к остальным. Это, должно быть, командир: он умеет управляться и с людьми, и с конями! Ах! Одно из этих страшилищ летит на него. Помогите! Помогите! Неужто никто не выйдет к нему? Фарамир!
С этими словами Берегонд умчался во тьму. Стыдясь своего испуга – ведь Берегонд в первую очередь подумал о своем капитане, которого любил, – Пиппин встал и выглянул наружу. В этот момент он мельком заметил на севере бело-серебряную вспышку – что-то неслось в сторону Города, словно звездочка падала на окутанные сумраком поля. Это сверкающее нечто летело стремительно, как стрела, и росло, быстро нагоняя четверку, бегущую к воротам. Пиппину показалось, что вокруг «звездочки» разливается бледный свет, а тяжелые тучи расступаются перед нею, и, когда она была уже совсем рядом, хоббиту, словно эхо среди каменных стен, почудился громкий голос.
— Гэндальф! — закричал он. — Гэндальф! Он всегда появляется в самую тяжелую минуту. Вперед! Вперед, Белый Всадник! Гэндальф! Гэндальф! — отчаянно вопил Пиппин, как зритель на бегах, подбадривающий ездока, вовсе в том не нуждающегося.
Но темные тени, кружившие в воздухе, заметили вновь прибывшего. Одна из них резко повернула в его сторону. И Пиппину показалось, будто Гэндальф вскинул руку и оттуда к небу ударил столб белого света. Назгул испустил протяжный вой и вильнул в сторону. Тогда остальные четверо дрогнули и, быстро набрав по спирали высоту, умчались на восток и исчезли в низких тучах. И на миг в Пеленноре как будто бы посветлело.
Пиппин смотрел – и увидел, как Гэндальф и всадник встретились и остановились, поджидая пеших. Из Города к ним спешили люди, и вскоре все исчезли за внешними стенами. Пиппин понял, что они вошли в Ворота. Догадываясь, что они незамедлительно отправятся в Башню, к наместнику, хоббит заторопился ко входу в цитадель. Там к нему присоединились многие свидетели нападения, наблюдавшие с высоких стен гонку и спасение.
Вскоре с улиц, которые вели от внешних кругов вверх, донесся нестройный шум и приветственные возгласы – выкрикивали имена Фарамира и Митрандира. Пиппин увидел факелы. Впереди густой толпы медленно ехали два всадника – один был весь в белом, но уже не источал сияния и в сумерках казался светлым пятном, точно весь его огонь был истрачен или пригашен. Второй, темный, ехал, поникнув головой. Всадники спешились и, когда конюхи увели Обгоняющего Тень и второго коня, направились к часовому у входа: Гэндальф ровной походкой, отбросив за спину серый плащ, и в глазах его все еще тлел огонь, другой, в зеленых одеждах, – медленно, пошатываясь, словно смертельно устал или был ранен.
Когда они проходили под фонарем близ арки ворот, Пиппин протиснулся вперед и при виде бледного лица Фарамира затаил дыхание. То было лицо человека, пережившего крайний ужас или боль, но поборовшего их и теперь спокойного. Гордо и серьезно заговорил он с часовым, и Пиппин, всмотревшись внимательнее, увидел, как Фарамир похож на своего брата Боромира – тот с самого начала понравился Пиппину своей чудовищной силой и величественной, но добродушной манерой держаться. Но вдруг при виде Фарамира в сердце Пиппина прокралось странное чувство, не знакомое ему раньше. Перед ним стоял человек царственного благородства, какое порой открывалось в Арагорне, – возможно, не столь царственного, но и не столь безмерного и отстраненного. Это был один из людских королей, рожденный в недавние годы, но отмеченный мудростью и печалью Древних. Хоббит понял, почему Берегонд с любовью произносил имя Фарамира. Это был вождь, за которым идут, – идут даже в тень Черных Крыльев.