Выбрать главу

Но дальше и ползти уже стало никак невозможно. И вот — апогей — лежим мы с Графом Армянским на сырой листве, вдыхаем грибной, земляной дух в каких-то непролазных зарослях, в кромешной, непроглядной тьме, и он мне говорит так задушевно, как будто мы специально для этого сюда и залезли:

— Ладно… Зато запомнишь эту ночь навсегда! Много чего забудется, а это — нет!

И точно. Помню. А все почему?..

Да потому, что без света человеку нельзя!

Никак!!!

* * *

Через полгода кто-то из босяков сообщил радостно:

— Слушай, включаю дома телек. А там про монастырь какой-то рассказывают… Сурб-Хач, кажется… Ну, типа восстанавливают его… И вдруг смотрю — Граф!.. Представляешь — живет там, работает… Во бродяга дает!!!

ФЛЕЙТА

Мы идем с Санькой по весенней — в солнечных бликах — мангупской тропе, за плечом у него солдатский брезентовый вещмешок.

— Эх, Димыч, сяду я, наверное, скоро, — роняет мой спутник.

— Типун тебе на язык!

— Так ото ж…

Помолчали.

— Да не… Не то чтобы набедокурил чего по-взрослому. Просто как-то так получается странно. Смотри. В первый раз я сел в восемнадцать. Так? Освободился в двадцать один, через пять лет — вторая ходка, опять трешка. Отмотал, и опять пять лет прошло…

— Ну, ты так насчитаешь, Санек. Что ж, разве люди по графику сидят? Жизнь такая штука сложная…

— Не, ну понятно… Просто что-то душа не на месте. Какое-то предчувствие, что ли…

Он мне как-то особенно близок. Свой — симферопольский босяк, только старше меня лет на десять. «Оп-па-ля, оп-па-ля, мы из Симферополя!» — любимая его прибаутка. Мы даже жили с ним в одном — старом районе города, одними лазейками пробирались бесплатно в кино, на одном пятачке гоняли в футбол, в одних ларьках, повзрослев, разживались винишком. Только ко мне судьба оказалась куда благосклоннее.

Из его собственных рассказов помню, что батя у него был сапожником. Ну, сапожник в провинциальном городе — это же просто классический персонаж. Понятно, что батяня пил, а потом и помер. Мама тоже не долго жила, и остался Санька один на свете. Когда подрос, ворвался в рок-н-ролльную тему, до дыр заигрывал на старом бабиннике катушки с Зеппелинами, Роллингами, Джетро Таллом, Перплами и Эриком Клэптоном… В те времена это была не просто музыка, это была свобода — неслыханная и дурманящая штукенция, ну и, чтобы вполне проникнуться, Санька стал покуривать траву, а там и до мака дело дошло… Словом — пошло-поехало.

— Как же ты докатился до такой жизни, Санька? — спрашиваю иногда в шутку.

— На общественном транспорте… — смеется.

Ну и, понятное дело, он попался. В советское время ведь за «дурь» сажали очень просто, не то что сейчас, когда этим делом балуется чуть ли не каждый второй тинейджер.

Кажется, с тех времен к нему и пристала кличка Герик, и хотя она созвучна с его фамилией (Герасименко), но дело тут совсем не в созвучности, а в содержании. Герик на наркоманской фене означает «героин».

Ну так, стало быть, героин…

Санька отсидел три года. А после освобождения кто-то нашептал ему «по-доброму» сказку про то, как нужно продать хату, оставшуюся от родителей, чтобы ее не отняли менты. Санька — поверил не поверил, не знаю, но по малолетству и бесшабашности своей так и сделал — продал домишко, а деньги в два месяца спустил в кутежах и пьянках, да, наверное, с тем же, кто его надоумил… Так он остался без дома. Впрочем, это обстоятельство он принял легко, даже радостно, считая себя теперь уже в полной мере человеком свободным.

И вот интересное дело — никогда бы у меня не повернулся язык назвать его бомжом. Удивительный он все-таки человек. Потому и на Мангупе остался жить, чтобы не быть кому-нибудь в тягость. Если же случалось ему оказаться в городе у знакомых — «вписаться», как говорили тогда, — он никогда не оставался дольше трех дней и старался, чем возможно, помочь, подсобить по хозяйству. Причем он умел это делать без какого-то юродивого самоуничижения, а действительно от сердца. Видно было, что это его жизнь и его понятия.

Как-то зимой он «завис» у меня на пару дней и, чтобы не терять даром времени, — связал крючком варежки для моей маленькой дочки.

Увидев варежки, мама моя посетовала:

— Санька, что ж ты варежки из такой грубой шерсти связал?