На Мангупе туман и тишина. Кажется, весь мир лежит где-то там — за пределами тишины, а здесь свое, особенное, иное…
Под закопченным скальным навесом Кухни сидит на корточках у костра Санька Герик. Глаза у него красные, слезятся от дыма. Он помешивает, щурясь, что-то в котелке и разговаривает вполголоса с Андрюхой Бородой. Борода — суровый мужик с темным, обветренным лицом — слушает молча и с каким-то разбойничьим остервенением размашисто точит кухонный нож. Иногда он вставляет замечание хриплым, прокуренным басом. В голосе его сарказм человека, повидавшего жизнь во всех ее видах.
Меня привел Димка Ротон. Представил в гробовом молчании и принялся за свои дела: полез в пещерку, достал какое-то тряпье, бросил на каменную приступку, сел… Вынул бережно из-за пазухи табачок, стал скручивать козью ножку из газеты. Андрюха с Гериком оживились, отложили свои дела и тоже занялись табачком. Меня словно нет. Сначала я чувствую себя неловко, потом привыкаю и наблюдаю тихонько за происходящим.
На свет появляется пачка чаю и оживление приобретает праздничный характер.
— Ну, живем! — приговаривает Герик, устанавливая на костре черную, закопченную кружку с длинной проволочной ручкой. — Чифирь не кифирь, а?!
Он весело подмигивает Ротону.
Между тем быстро смеркается. Сквозь туман тускло мерцают огни далекой деревни. Просыпается, прогуливается ленивый ветерок. Я поднимаю воротник и прячу ладони в широкие рукава ватника. Так совсем хорошо: тепло и даже как будто уютно. Незаметно для себя начинаю дремать.
Вдруг словно тревожный толчок в сердце. Я вздрагиваю и просыпаюсь. Прямо передо мной стоит, склонив упрямую лобастую голову, и смотрит испытующе в глаза — волк! Собаки так на человека не смотрят.
Я замираю. Непонятно, что произойдет в следующую секунду. Мне кажется, что волк сейчас сорвется, бросится на меня и будет рвать со свирепой яростью наверняка так, что никто уже не сумеет его оттащить.
— Серый! — спокойно зовет его Герик. Волк так же спокойно вполоборота поворачивает голову и смотрит. Ни звука, ни повиливания хвостом, ни шага.
— Иди сюда…
Волк наконец оставляет меня в покое и идет на зов.
— Кто это? — спрашиваю я, переведя дух.
— Волк, — отвечает Борода. — Живет здесь, на Мангупе…
И он добродушно треплет Серого по щетинистому загривку.
— Но ведь в Крыму волков давно нет, — возражаю я.
— В Крыму нет, я на Мангупе есть.
У меня двойственное, странное чувство. Ночь, тишина, горы — все это настраивает на такой лад, что я безусловно верю: да, Серый — волк, может быть, даже самый последний. К разуму как-то не хочется прислушиваться теперь. Он лишний здесь со своими доводами.
Наутро я узнаю историю Серого. Как и следовало ожидать, он обычный бродячий пес. Прибился к Андрюхе, когда тот ходил в Красный Мак за продуктами. Впрочем, совсем уж обычным Серого не назовешь. Я, например, ни разу не слышал, чтобы он лаял. Герик утверждает, что он так же ведет себя в поселке, где на него кидаются с непременной истерикой местные шавки. Рычит он, только когда бросается в драку с достойным соперником.
Первое время своей мангупской жизни Серый пользовался безусловным и несомненным доверием. Андрюха и Герик — мангупские сторожа — делились с ним по-братски последним. Серый не отставал и аккуратно таскал на Кухню крыс, хомяков и мышей — все, что ему удавалось поймать на просторном мангупском плато…
Вся эта идиллия была порушена в один несчастливый для Серого день.
Андрюха ходил в этот день за хлебом. Как всегда, поход этот занял у него часа три. Нужно было спуститься с Мангупа и, поцеловав замок на двери залесновского магазина (который почему-то всегда был закрыт), добираться по трассе до Красного Мака. После покупки хлеба и продуктов весь путь проделывался в обратном порядке с той только разницей, что теперь надо было не спускаться, а подниматься на Мангуп, а это, я вам доложу, занятие не из легких.
В общем, Андрюха принес этот свой трудный хлеб, положил его открыто (от кого прятать, все свои) и отправился на родник за водой.
Санька тем временем готовил обед.
Когда Андрюха вернулся — хлеба на месте не оказалось. Что за напасть? Стали искать и облазили все окрестности, прежде чем… Но лучше бы этот хлеб не нашелся.
Серый обслюнявил буханку, вывалял ее в грязи, немного отгрыз, а потом просто наслаждался ей как собственностью: валялся на спине, розовым брюхом вверх, и через голову лапой поддевал буханку — игрался!