— Посмотрите, братья, — обратился ко всем Гоит, — вот опять пришли гнать меня, гнать нашу веру, веру отцов и дедов. Чужеземцы, опутавшие лестью князей русских, думают, что смогут с помощью мечей и пик заставить нас стать вероотступниками, изменить богам нашим…
— Я пришел сюда без меча, — спокойно перебил его Корнилий. — Со мной только моя дочь, и мы знаем, что ты можешь приказать убить меня, как убили тех людей, что приходили сюда раньше. Но мы не боимся, ибо рано или поздно, но истинная вера сделает ваши сердца другими. Господь Спаситель для того и принял…
— Остановись, чужеземец! — Гоит поднял руку. — Мы это уже слышали. Правда, братья?
— Вот видишь, — продолжал Гоит, — и с чего ты взял, что я приказывал кого-то убить? Это мои боги, которые могущественнее твоего Христа, так распорядились их судьбами. И в первую очередь — Мара, великая и всесильная, ведь только ей подвластны судьбы человеческие. Не согласен? Давай испытаем.
И вот по его приказу один из отроков приносит кубок. Гоит, приняв его, сказал:
— Смотри, монах. По нашему обычаю гостя встречают чашей, полной доброго вина. Сладок был мед, из которого сделано вино, крепко веселит оно сердце. Ты для меня не добрый гость, а враг. Не взыщи, я не буду лукавить. Но обычай не нарушу. Только в эту чашу волью еще кое-что. — С этими словами Гоит достал какой-то пузырек и влил из него жидкость в кубок. — Не обессудь, это яд. Не хочу тебя пугать, но обычный человек, приняв его, умрет тотчас. — И он недобро засмеялся, затем ласково погладил кубок. — Вот видишь, добрый мед смешался со злым ядом. Твой Бог ведь не испугался взойти на крест, хотя ему было и горько, и больно. А тебе не будет горько — добрый мед подсластит горечь. Что, боишься? А я вот не боюсь и отопью из кубка первым. Но пить буду за твою погибель.
Наступила тишина. Гоит взял кубок и сделал из него несколько глотков. Затем вытер ладонью рот и сказал:
— И по усам текло, и в рот попало. — Все рассмеялись. — А теперь ты, чужеземец.
— Меня зовут Корнилий. — И с этими словами монах принял из рук Гоита кубок.
— Постараюсь запомнить. Много здесь вашего брата в гости заходит.
Опять дружный смех. И вновь наступила тишина. Все в ожидании замерли, а Корнилий, не проронив ни единого слова, осенил кубок крестным знамением и тут же содержимое сосуда превратилось в лед. В это трудно поверить, но так оно и было! Я стоял в первых рядах и все отчетливо видел. И как вода покрылась сначала серой коркой, и как корка начала белеть, а затем застыла. А на самом верху кубка, на этом льду образовалась грязно-зеленая капля. Корнилий осторожно перевернул кубок, и из него вытекла та самая жидкость, что влил волхв. Затем монах еще раз наложил крестное знамение, и лед мгновенно растаял. Корнилий поднял кубок и произнес:
— Пить за погибель — грех. Но и за здравие твое, Гоит, пить не буду. А выпью за то, чтобы пелена невежества и суеверия исчезла из ваших сердец, братья.
И, посмотрев на нас, — мне до сих пор кажется, что смотрел Корнилий только на меня, — он выпил содержимое кубка.
Гоит ничего не сказал. Недобро сверкнув глазами, повернулся, и пошел прочь. За ним, в полной тишине — его приближенные. Пройдя несколько шагов, волхв обернулся:
— Не радуйся! Если ты думаешь, что победил меня, то жестоко ошибаешься. Я еще вернусь, вот увидишь.
Я стоял совсем близко от Корнилия и, наверное, только я да еще Анна слышали, как он тихо-тихо ответил:
— А я в этом и не сомневаюсь.
— Ну вот, — помолчав немного, продолжил Лека, — мне осталось рассказать совсем немного. Корнилий с дочерью остались жить на горе. Как-то незаметно они расположили к себе наш народ, особенно женщин. От Анны не отходила ребятня. Она им все время что-то рассказывала, а дети слушали ее раскрыв рот. Корнилий основательно принялся за восстановление церкви. Мы охотно помогали ему, а на том месте, где сейчас стоит ваш дом, соорудили всем миром для них небольшой домик. Хотя старики говорили, что это не к добру. Мол, нельзя на Маре строиться и жить. Когда Корнилию передавали эти слова, он только смеялся: «Все в руках Господних, — говорил, — чему быть суждено, то и будет». Помните, я рассказывал, что в церкви нашей не было ни одной службы? Прошла зима, наступила весна, и Корнилий объявил, что близок тот день, когда наконец-то мы все соберемся в храме служить Господу. До этого служили прямо на открытом воздухе. Добавлю, что монах людей лечить мог. И тело лечил и душу. А когда его благодарили, отвечал неизменно: «Бога благодарите, а не меня»…
— И как же прошла первая служба в храме? — спросила Маша.
— Первая служба? Так ведь не было ее. Убили их. И Корнилия, и Анну. — Лека говорил теперь так тихо, что мне приходилось напрягаться, чтобы услышать его. — Однажды ночью пришел Гоит. Не один — вместе с ним были отроки и еще какие-то люди — огромные, лохматые. Мы… не успели помешать.
— Как они убили их? — хриплым от волнения голосом спросил я.
— Что? А, как убили… Слушай, Болдырь, может, ты расскажешь?
— Нет уж, рассказывай ты, раз начал.
— Убили их… Одним словом, когда мы сбежались, дом уже догорал. И церковь тоже. Даже там их тел не нашли. Народ после говорил, что, видимо, Анну первой убили. Помнишь, Малыга, дед Завад рассказывал, что будто слышал, как кричал Корнилий, люто кричал. Наверное, у него рассудок повредился, когда увидел, как дочь убивают. Вот тогда он, судя по всему, и проклял и нас, и нашу деревню.
— Корнилий проклял? — переспросил я. — Вы же этого не слышали? Мало ли какой дед что придумает.
— Точно, проклял. — вступил в разговор доселе молчавший Зеха. — Мы с Гвором одного гоитского отрока встретили, он подтвердил это.
— А что произошло потом? — Маша едва скрывала свое нетерпение. — Белого Кельта и Анну убили, а что с вами случилось?
— То и случилось. — Лека встал и заходил по комнате. — Мор на деревню напал — и в одну неделю никого не стало.
— Никого, — печальным эхом отозвалось по комнате. Все наши гости закивали головами, видимо, вновь переживая случившееся.
— Подожди, Лек, — перебил друга Малыга. — Ты не забегай вперед. О клятве ничего не сказал.
— Точно. Гоит после убийства собрал всех и сказал, что выполнял волю Мары. Но взял он со всех клятву молчать до смерти, иначе он расскажет княжьим людям, что мы ему помогли убить монаха и его дочь.
— Но ведь это же неправда! — воскликнула Маша. — Зачем вы ее дали, клятву эту?
— Тебе легко судить, — Лека на мгновение прекратил свое хождение по комнате. — Просто ты не знаешь хорошо Гоита. Говорить он мастак. Если скажет, ему-то как раз и поверят, а не нам, темным дуракам. Связали себя с ним этой клятвой. Только не увидели мы людей княжеских, — мор через неделю на нас напал. Так и сбылось проклятье Корнилия.
— Но если мор, то вы все умерли. Разве не так? — Я чувствовал, что мы никак не можем подойти к самому главному.
— Так-то оно так, — подал голос Болдырь. — С одной стороны. А с другой — мы же сегодня разговариваем с вами, а разве мертвые могут разговаривать?
— Мы и сами многого не понимаем до сих пор, — перебил его Лека. — Сказал же, темные люди. Я разумею это так: тел от нас не осталось, а вот души… Болтаются души между небом и землей и никак не найдут пристанища.
— Проклятые мы, — опять раздался хор голосов.
— Вот именно. — Лека наконец сел. — Кому-то из наших это даже нравится. Вроде как бессмертные. Кто-то у мелких бесов, вроде Шишиги, на подхвате, кто-то продолжает служить Гоиту…
— Стоп, — не выдержал я, — бред какой — то. И где же вся ваша, простите, орава обитает?
— Я же сказал — между небом и землей. Вверху небо, внизу — Мара.
— Считай, что я тебе поверил, Лека. Значит, часть ваших земляков такой жизнью довольна…