Но тут же при этой мысли он почувствовал стыд. Что значит в данном случае «честное единоборство»? Когда-то совсем еще ребенком он подрался с незнакомым мальчиком из-за яблока. Он свалил его на землю и вдруг понял, что у того повреждена рука. И тогда он позволил сопернику одолеть себя. Но ведь тут было совсем другое дело. Речь шла уже не о яблоке, а о счастье всей его жизни. А может быть, это окажется и борьба за ее счастье! Как знать? Может быть, она и не проявляла бы заботы о Джейми, а была всей душой с ним, своим старым другом Джимми, если бы Джейми не показал ей всем своим видом, что рассчитывает на заботу с ее стороны? Так вот, теперь и он покажет ей, что рассчитывает на то же самое.
И опять он покраснел до корней волос, а потом сердито нахмурился. Разве мог он забыть, какой взгляд был у Джейми, когда он говорил про то, что его привязали к двум палкам? Нет, о честном единоборстве здесь не могло быть и речи. А нечестное?.. Ему оставалось теперь наблюдать и выжидать. Он предоставит Джейми возможность. И если он почувствует, что Поллианне не наскучило заботиться о нем, что она отвечает любовью на его любовь, тогда он уйдет с их пути, и они никогда в жизни не догадаются о том, как он жестоко мучился. Он опять уйдет в чертежи своих мостов и когда-нибудь проложит мост до самой Луны, которая теперь казалась ему ближе, чем Поллианна.
Во всех этих мыслях было что-то героическое и прекрасное, и в эту ночь он уснул почти счастливый. Но мученичество в мыслях и на практике — это очень разные вещи. Слишком мало походил Джимми на мучеников давних времен. Можно рассуждать о том, что он предоставит Джейми возможность, но каково ему видеть, что изо дня в день они с Поллианной многие часы проводят вдвоем? Она так беспокоится о больном юноше, так печется о нем! Невольно думается, что ее чувство к нему — нечто большее, чем просто забота. Однако один разговор с Сейди Дин пробудил в нем сомнения.
Как-то Джимми пришел на теннисный корт. Там была Сейди. Она сидела и наблюдала за игрой двух молодых людей.
Джимми подошел к ней и спросил, придет ли сегодня играть Поллианна.
— Она сыграла уже одну игру и больше сегодня утром не будет играть.
— Вот как? — нахмурился Джимми, который очень рассчитывал провести с ней время хотя бы за игрой. — Почему же она больше не придет?
— Она мне сказала вчера вечером, что наши слишком долгие сеты досаждают мистеру Кэрью, который не может играть.
А потом у Сейди вырвались еще другие слова, к которым он с надеждой прислушался.
— Но ведь он не хочет, чтобы она себя ограничивала и сковывала. Ему тяжелее всего как раз тогда, когда она ради него приносит какие-то жертвы. Но она этого не понимает. Совсем не понимает. Я понимаю, а она нет.
Он почувствовал в этих словах приглашение к разговору. Постаравшись скрыть серьезность за улыбкой и шуткой, он спросил:
— А как вам кажется, мисс Дин, они питают друг к другу какие-то нежные чувства?
— Неужели ты сам не видишь? Она же обожает его! Они оба друг друга обожают!
Джимми поспешил попрощаться с девушкой. После того, что она сказала, о чем еще он мог расспрашивать ее? Уходя, он все же оглянулся и заметил, что Сейди растерянно бродит возле корта, как будто она потеряла что-то в траве.
Джимми Пендлтон говорил себе, что все это была неправда. Сейди сказала это не думая, просто так. Но как ему было отделаться от этих слов? Они звучали в его сознании всякий раз, как он встречал Поллианну и Джейми, гуляющих вдвоем. Он пристально наблюдал за выражениями их лиц. Он вслушивался в их голоса. Да, Сейди права: они обожают друг друга. И он чувствовал, что сердце у него в груди делается тяжелее свинца.
Итак, ему придется забыть Поллианну. Жребий брошен, и возврата нет.
Для него начались беспокойные дни. Прекратить внезапно посещения Харрингтона он не мог — это сразу вызвало бы подозрения и лишние вопросы. Однако общаться с Поллианной было для него невыносимо. Веселость Сейди тоже ему претила — это ведь ей зачем-то захотелось открыть ему на все глаза. Он просто не знал, где ему приклонить голову. Но оставалась еще одна душа — миссис Кэрью. Общение с ней иногда почти успокаивало Джимми. Она всегда умела угадывать его настроение и находить верные слова. И что особенно удивляло Джимми — она хорошо разбиралась в архитектуре мостов и могла со знанием дела обсуждать эту важную для него тему. Она проявляла такой душевный такт, что он просто не мог ничего от нее скрыть. Он даже однажды чуть было не рассказал ей про пакет. Но как раз в это время вошел Джон Пендлтон и не дал юноше сделать признание. Джимми заметил, что Джон Пендлтон всегда появлялся в самый неподходящий момент. Но ему стыдно было сердиться на своего приемного отца, ведь этот человек так много для него сделал!
Пакет представлял собой обычный конверт большого размера, уже сильно поистрепанный от времени и хранивший тайну за огромной красной печатью. Конверт был вручен ему отцом и сопровождался следующей припиской:
Моему сыну Джимми. Конверт не должен быть вскрыт вплоть до исполнения ему тридцати лет, однако в случае его смерти должен быть распечатан немедленно.
Бывало, что Джимми много размышлял о тайне конверта. А в другие времена он просто забывал о его существовании. В Сиротском доме он страшно боялся, что конверт распечатают и отберут у него, и поэтому постоянно носил его за подкладкой пиджачка. Впоследствии конверт был по совету Джона Пендлтона заперт в сейф.
— Мы не знаем, насколько он может быть ценен, — с улыбкой говорил Джон Пендлтон. — Но твоему отцу важно было тебе его передать, так что конверт ни в коем случае не должен быть потерян.
— Конечно, нельзя, чтобы он потерялся, — с рассудительной улыбкой отвечал Джимми, — но я почти уверен, что ценного там ничего нет. У бедного папы, насколько я могу припомнить, не было ни одной сколько-нибудь дорогой вещи.
И вот об этом пакете Джимми однажды едва не проговорился миссис Кэрью. Однако Джон Пендлтон помешал ему сделать признание.
«Ну и хорошо, что я ей не сказал, — думал Джимми, возвращаясь домой. — Я посеял бы в ней подозрения, что мой отец мог совершить в жизни что-нибудь предосудительное. А я не хочу, чтобы она с недоверием относилась к его памяти».
25. ИГРА И ПОЛЛИАННА
В середине сентября Кэрью и Сейди Дин стали собираться в дорогу. Поллианна знала, что может уже никогда в жизни не встретиться с ними, и все же, когда поезд отошел от вокзала в Белдингсвиле, она с облегчением вздохнула. Поллианна не хотела, чтобы кто-то угадал ее чувства, но у Бога она просила прощения.
«Я очень люблю их, всех троих, — думала она, глядя, как поезд исчезает за поворотом, — но я столько дней жила одной только жалостью к бедняге Джейми, что устала. А теперь я опять буду проводить много времени с Джимми, и у меня начнутся безмятежные, радостные дни».
Но никакие безмятежные дни в обществе Джимми не ждали Поллианну. Действительно, с отъездом Кэрью стало спокойнее, но когда уехали они, то сразу куда-то подевался и Джимми. Не то чтобы он вовсе перестал приходить, но это уже не был тот прежний Джимми. Он то становился молчаливым и мрачным, то не в меру возбужденным и болтливым, и говорил он все больше загадками, как будто нарочно стараясь досадить Поллианне. Потом он надолго уехал в Бостон, так что они уже совсем не могли видеться.
Поллианна даже не предполагала, что ей будет так его не хватать. Все-таки ей легче было, когда он находился поблизости, чем теперь, когда он словно бы канул в пустоту. Пусть он присутствовал теперь в ее жизни мрачными шутками или томительным молчанием, но это было все-таки лучше, чем ничего. И она стала ловить себя на том, что ей стыдно смотреть людям в глаза.