«Что жизнь сделала с этим ребёнком?» – подумалось Тобиасу, и он испугался этой мысли. Нет-нет, он благонадёжен, и он совершенно не думает о власти.
–Имя, род, место рождения, деятельность, – равнодушно, даже не глядя на него, потребовала Арахна.
Тобиас увидел, что она приготовилась записывать – перед нею уже лежал серый листок, и куча таких же листков, но исписанных, лежала возле неё.
Сколько уже побывало здесь?
Тобиас назвался.
–Ваш политический статус? – она по-прежнему не смотрела на него, записывала. Через строки познавала человека, которого забудет.
Тобиас заморгал. Он не знал такого. Имя знал. Род знал. Чем занимается – тоже. Но политический статус?..
–Как относитесь к королю, да будут дни его долги? – Арахна оторвала взгляд от листка.
Тобиас не знал. Король был. Просто был и всё. Тобиас никогда его не видел, упоминал в молитвах, говорил про долгие его дни, но никогда не думал о нём.
Но Арахна ждала ответа, и Тобиас честно рассказал всё это.
–А к прежнему королю? – уточнила Арахна с тем же поганым равнодушием.
–Ну…он был, – Тобиас почувствовал себя идиотом, судя по взгляду Арахны –она была согласна с ним.
–Вы что, не интересуетесь, чем живёт столица? – спросила она с отвращением.
–Нет, – честно ответил Тобиас, – я крестьянин.
Арахна отшвырнула перо, фыркнула:
–Прекрасно! Вы живёте в стране, совершенно не знаете, что происходит, и не поддерживаете новую власть? А вы знаете, что на вас есть донос? Говорят, что вы поддерживаете старую власть и клянете новую.
–Я как-то…не думал.Я же не думал! Я ничего... – Тобиас растерялся и поторопился оправдаться: – У меня огородик в этом году разошёлся сорняками. И на картофеле жучок… и пшеница к югам потемнела. А ведь хлеб добрый получается только из золотистой, чистой пшеницы.
Тобиас хотел рассказать ей ещё и о том, что хочет купить поросёнка, но она вызвала дознавателя и повелела его увести вон.
Так потянулись дни для Тобиаса. Его перевели в камеру, набитую также плотно. Там он понемногу начал разговаривать с товарищами по несчастью. Сначала, конечно, хотел узнать, не сплоховал ли он, про огородик начав рассказ? Его подняли насмех, но увидев, что говорит он серьёзно и чуть не плачет, сжалились:
–Блаженный ты какой-то… кругом кровища, а ты!
–Так не моя кровища-то! – оправдывался Тобиас. – У меня лук уже три стрелы дал! А он жгучий. Возьмёшь краюшку пшеничного доброго хлеба, посыплешь солью, и зелёную стрелочку…
Тобиас скучал по дому. По семье тосковал, по огородику, по земле. Его товарищей по несчастью таскали на допросы, иной раз возвращали и избитыми, чем очень пугали Тобиаса (но он утешал себя тем, что они могут быть виновны), иной раз и вовсе не возвращали.
Марта не приходила. Дети тоже. Впрочем, сюда никто не приходил. Отсюда уходили на допросы или отбывали на эшафот, или в тюрьму, что означало почти всегда тот же эшафот, только через тяжёлый труд где-нибудь на рудниках.
Но Тобиаса не вызывали. Иногда он, не понимая, почему с ним так обходятся, просился:
–Отпустите меня! Я ни в чём не виноват!
Но от него отмахивались. Набирался Тобиас нового ума, обсуждал как сюда попал с товарищами по несчастью. Да только иной раз старое побеждало новое, что учило его не доверять никому, и просился Тобиас:
–Отпустите…
Один из дознавателей не выдержал и саданул его по пальцам деревянной палкой с гвоздями:
–Тишина!
«Как же так…ни за что!» – не понимал Тобиас и слёзы его текли не от боли, а от несправедливости, которую постиг он умом, но не постиг сердцем.
А однажды его вызвали к Арахне, и она с тем же поганым равнодушием сказала:
–С вас сняты все обвинения.
Тобиас обмер. Сняты? Сняты! Так просто?
Она поняла, что реакции не последовало, и сказала:
–Мы обязаны проверять всех неблагонадёжных. Вам надо будет отметиться через три месяца о вашем местонахождении. Можете идти.
Вот и всё. Четыре месяца заточения. Два визита к Арахне. Тоска, непонимание, досада, перебитые пальцы, равнодушие, страшные разговоры товарищей по несчастью, от которых некуда деться, голодное существование, и… «можете идти»?
–Ступайте, – повторила Арахна. – вы нам не нужны.
И он пошёл. Он и сам за эти четыре месяца, проведённые в разлуке с домом, семьёй и землёй, за четыре месяца страшных разговоров и мыслей, сам был себе не нужен.
***
–Ниса замуж вышла, – сказала Марта….постаревшая Марта, и какая-то чужая. Не от старости, нет, а от того, что пережила многое и не то, что пережил он.