Вскоре Эрнст возвратился и, побледневший, спросил:
- Вы познакомились с дочкой?
Получив отрицательный ответ, он выдохнул с некоторым облегчением и пояснил, что сам ни за какую услугу не захотел бы оказаться с ней наедине. Он, оказалось, на дух не переносил меланхолично-романтических натур, вечно печальных и задумчивых о судьбах мироздания. Даже наивная глупость милее мне, сказал композитор, в ней есть что-то естественное или божественное, как вам угодно.
Воронцов заметил, что Марья Дмитриевна подолгу задерживает взгляд на Эрнсте. Даже во время оживлённой беседы. Его это насторожило, но вскоре она подошла и попросила его сыграть на рояле. Тот поначалу отказывался, но когда к уговорам начало присоединяться всё больше гостей, вынужденно согласился.
Михаил Семёнович оказался рядом с центром событий. Композитор начал играть. Сразу он уверенно, как в топку, бросил несколько оглушительно-громких аккордов в контр-октаве и большой октаве. Затих на мгновение. И пальцы его пустились в пляс от малой до второй октавы. Начавшаяся грозно мелодия, постепенно обрела образ степного приволья летом, окутанная буйством трав и бурной жизнью насекомых. В голове сразу явились пастельные зелёные и голубые цвета. Лёгкость тёплого воздуха. Свобода и покой. Затем на землю обетованную стремительно обрушилась беспощадная гроза. Большая октава. Сгустились краски. Занялась настоящая буря. Всё почернело. Эрнст, покраснев, продолжал разгонять темп. Крещендо. Раскаты грома. Вспышки молний. Контр-октава. По коже пробежал мороз. Вновь молнии, и вновь крещендо. Вдруг всё затихло. Несколько человек разом шумно выдохнули, другие вздрогнули от неожиданности. Эрнст продолжал играть. Гроза ушла и вновь приволье. Вся чернота растворена, как не бывало. И сердце защемило от покоя. В. животе стало тепло и щекотно...
Мелодия закончилась, когда на горизонте, совсем далеко и едва заметно, вновь появились грозовые облака. Раскаты грома где-то там, вдали, были едва ли слышны, но ясным казалось, что скоро всё повторится. Когда Эрнст поднялся несколько секунд стояла тишина, а после зал разорвался аплодисментами.
Хозяйка причитала:
- Мы словно узрели лик Господен! Все мы! Какое чувство! Какой восторг! Какая глубина!
Композитор коротко поклонился и сказал, что ему нужно выйти на свежий воздух. Сразу десяток в глубокой экзальтации слушателей предложил составить ему компанию, но он пояснил, что после такой эмоциональной игры необходимо единение и допустил присутствие только кого-то близкого. Им оказался Воронцов.
Они вышли в сад.
- Вот вам обещанная муза, - произнёс Эрнст и обвёл рукой пространство перед глазами.
Михаил Семёнович увидел готический, умышленно запущенный сад. По стенам вился девичий виноград, тут и там лежали валуны, поросшие мхом. Скамейки были окутаны лозами незнакомых растений. Посередине расположилась полуразрушенная, заострённая к вершине арка в окружении кустарников жасмина. На неё со стороны лился призрачно-серебряный, мертвенный лунный свет. Светило, будто сумрачный циклоп, приковало к ней свой взор. Под стенами ютился мрачный можжевельник. Сад уходил дальше, словно заманивал за собой, а там стоял, окутанный тьмою, хвойный лес. Но даже не это было главным, а небо. Небо! Яблочно-зеленое, усыпанное тысячами жемчужных плевочков звёзд, небо поразило Михаила Семёновича до самой глубины души. Ему вдруг показалось, что он никогда не видел такой таинственной, такой первозданной красоты. Словно сам Господь Бог сотворил эту арку и этот сад для первых своих детей. Словно именно здесь они жили в пении безгрешных ангелов и чувствовали благость Его. Вновь найденное чувство, возвращённое из небытия чувство восторга захлестнуло Воронцова. Он задрожал, как осиновый лист. В исступлении художник судорожно достал свой блокнот и принялся творить.
Так для него за считанные мгновения пролетели дни, недели и месяцы бесконечного блаженства. Словно года проносились мимо, а он всё стоял и не думал останавливаться. Михаил Семёнович, казалось, нашёл то, что искал. То, что вело его все дни до этого. Он перелистывал страницы и делал наброски, эскизы один за другим. Арка, небо, деревья позади. Всё нужно было изобразить детально, чтобы после ни в чем не нуждаться в работе. Но важнее было всё запомнить. Запомнить каждую деталь, каждое покалывание в сердце, чтобы после вызвать их вновь. Нельзя восстановить образ на полотне, ежели его забудешь. Тебе придут на помощь эмоции - топливо для творчества, но и этого может быть мало, и не будет вовсе, если память не даст им вернуться, если она их забудет. Не выйдет одними эмоциями передать увиденное, это Воронцов уяснил давно. Пусть импрессионизм предполагает существенный отрыв от действительности, картину так не сотворишь и не продашь. Одни эмоции несут аляпистую мазню, потому что так они и выглядят: бесформенные порождения чувства. Память их хранит, облагораживает, позволяет жить. Даже в творениях самого ярого, идейного импрессиониста прослеживается её рука. Сначала ты пишешь чувством, затем разумом, но всё это ничто без памяти. Так творил Михаил Семёнович Воронцов и это принесло ему всемирную известность, признание и богатство.