Дорога на выезде из города была к удивлению покрыта сыпучей и мягкой известкой, которую с упоением разгонял ветер. Должно быть, здесь произошёл конфуз, подумал Воронцов и представил, как она сыплется из кузова грузовика. Он смотрел на крохотные и низенькие, взвинченные порывистым дуновением вихри материала, и на мгновение пейзаж ещё не раскалённого асфальта, как сахарной пудрой усыпанного белым налётом, напомнил ему прошедшую зиму. Ближе к её концу на просёлочных гравийных дорогах снег выглядел именно таким, но было в нём что-то едва уловимое, что-то незаметно придающее оттенок неподдельного, живого, стоящего. Так часто случается в жизни. Малозаметные детали создают совершенную картину, лишают её поверхностности. Этому способствует ещё реалистичность или её отсутствие. Снег той зимою был настоящим, существовавшим в действительности, а не только в воображении беглеца. Он был живым, был беспокойным и переменчивым, ленивым до безобразия, неприхотливым, как первозданная природа, как её неотъемлемая часть. Как человек или разные люди. Все-таки есть те, кто не готовы и отказываются меняться и почти всегда остаются одинаковыми. Таких следует сторониться пуще самой страшной метели. Они живут, как если бы снег всегда лежал смирно или буйствовал на протяжении целого сезона. Или целой жизни. Плыть по течению, но никогда не становиться безвольной застывшей в одной единственной форме щепкой - вот истинная цель для человека, его предназначение в высоком понимании. Только внутренняя изменчивость и неизменная склонность к переменам, желание и принятие их, и постоянное движение способны разорвать привычную обществу застывших мещан поволоку, позволить жить и получать от жизни всё! В стоячей воде надолго не задержишься, когда неподалёку есть река. Так рассудил Воронцов. Известка вскоре кончилась. Быть может, её окончательно разогнал ветер; не исключено и, что предположительный водитель не менее предположительного грузовика, наконец, заметил оплошность и поспешил принять меры. Так или иначе, дорога дальше оказалась чистой, если не считать на ней пыли. Михаил Семёнович не гнал каким-то чудом уместившихся под капотом лошадей. Необходимости в том никакой. Он и не знал, куда едет. Облачённый в дорожную кожаную куртку, с парой сумок с необходимым минимумом вещей в них, художник далеко не в первый раз, не сбавив скорости, выкручивал рулевое колесо на перекрёстке, не прочитав и указатель. Но каждый раз он находил эмоции или музу для своего искусства. Разве что сотворить нечто прекрасное давно уже не выходило. Долгая история. Блокнот для эскизов с набором ручек и карандашей лежал на соседнем сидении. То была толстая книжечка в твёрдом чёрном переплёте с белоснежными страницами без линовки. Подумать только, а ведь в нём вся жизнь! Любая мысль, пронзившая когда-либо сознание, любой пейзаж иль натюрморт навеки оседали в блокноте набросками и записями. После они часто перерастали во что-то большее, чем просто наброски. Такова идеология импрессиониста: эмоция, впечатление выражаются на холсте. И выражаются такими, какими их увидел сам творец, отринувший привычные догмы академизма. Творить нужно, как чувствуешь, а не как это считают правильным премудрые профессора. Пожалуй, больше чем набросков у Воронцова накопилось лишь историй. В один момент и на них он стал практически охотиться. В безмерных странствиях встречаешь множество людей и попадаешь в ещё большее количество (или становишься свидетелем) курьёзных, романтичных, трагичных и комичных ситуаций. Так Михаил Семёнович начал помогать почти каждому встречному и до того проникаться любым собеседником, что однажды счёл себя великим сплетником. Для поддержания душевного равновесия ему пришлось даже дать себе зарок относиться к чужим судьбам менее заинтересованно и самому навек оставить подозрительно точные расспросы стервятникам. А для сдерживания клятвы Воронцов условился с совестью в момент преступления её и обещания незамедлительно сделаться факиром. Этого оказалось достаточно. Омрачала объемный багаж лишь невозможность торговать историями, как картинами. Нет, это вполне обыденная практика для всех мастей литераторов, но Михаил Семёнович ни рассказчиком хорошим никогда не был, ни уж тем более писателем. Не выходило у него, всё тут. И духу ему на это не хватало. Никто не думает, что нужно быть очень хладнокровным дельцом, чтоб пережитое лично или услышанное от такого же человека, как ты, выставлять напоказ и получать за это деньги, но так и есть. С другой стороны нужно иметь достойную выдержку и бесстрастность, чтобы продавать каждое написанное собственной кистью творение. Да, Воронцов не имел в своём распоряжении ни одной сам