Вошел капитан.
"Верни ему барахло. Он мне не нужен. И отвези его! - крикнул он в дверь.Чтобы духу его здесь больше не было!"
"Ясно? - спросил, когда мы снова остались одни, человек за столом.- Еще раз приедешь, пеняй на себя".
IX
"Так прямо и сказал: пеняй на себя?"
"Так и сказал".
"Я что-то не пойму. Ты в самом деле там был или?.."
"Я сам не знаю, Маша".
Пора вставать, идти на работу. Я лежал, закрыв глаза, чтобы не видеть комнату и хозяйку. Рассвет не пробуждает во мне бодрых чувств, и это утро, конечно, не было исключением.
Она что-то делала, ходила по комнате. Остановилась. Фальшивым тоном спросила:
"Ну как я тебе показалась?"
"Что ты имеешь в виду?"
"Как я тебе... вчера вечером?"
Я пробормотал:
"Лучше не бывает. Первый разряд".
Фальшь, наигрыш, думал я, не те ноты. Утром не вспоминают, что было вечером. Просмотрев пьесу, выбрасывают билет. Нагая иудеянка на пороге шатра. Дурацкие смотрины в состоянии обоюдного подпития... Я не постигал, зачем я здесь оказался.
Но ей хотелось продолжить нелепый разговор; завернувшись в халат, она присела на край кровати.
"Ты всегда так?.."
Я не понял.
"Ты от всех требуешь, чтобы тебе предварительно показали, что есть и чего нет?"
"Что значит "от всех"? У меня никого нет. И откуда ты взяла, что я потребовал? Ты сама..."
Я почувствовал, что говорю с ней грубо, и добавил:
"Ты прекрасно сложена, что тебе еще надо".
"У меня слишком плоский живот..."
Я вздохнул. Краем глаза взглянул на будильник, забыв, что он сломан.
"У меня низкая грудь".
"Хорошо, мы устроим еще один сеанс и обсудим всё детально. Мне пора на работу..."
"Ты, наверное, думаешь, что я так со всеми. Скажи правду".
"Да,- сказал я,- думаю".
"Можно быть с мужчиной и совершенно ничего не чувствовать".
Я молчал, мои мысли были далеко.
"Я о тебе ничего не знаю. Ты мне ничего не рассказываешь..."
"Что рассказывать?"
"Где ты работаешь".
"Где работаю?.. В редакции. Мы издаем журнал, разные брошюрки".
Я сел в постели, Мария Федоровна встала. По-прежнему раздавался храп за занавеской.
"Ей надо сменить пеленки. Я сейчас ее разбужу, буду кормить".
Она добавила:
"Отвернись к стенке. Не могу же я одеваться при постороннем мужчине?"
"Но тебе приходится одеваться при посторонних".
"Я никого на ночь не оставляю".
"Для меня, стало быть, сделано исключение?"
"Не надо",- попросила она.
О, Господи. Внизу заработала турбина, заскребли ножом по стеклу, рвали на куски мясо - это проснулась проклятая музыка. Я стоял одетый посреди ком-наты, нужно было что-то сказать ей. Всё мое существо рвалось вон отсюда.
"Куда же ты без завтрака?.." Я возразил, что спешу. "Ты придешь?"
"В чем дело?" - спросил я.
"Не обращай внимания". Мария Федоровна вытерла слезы. Я оглядел ее, она запахнулась плотней, подтянула поясок халата.
"Мы что-нибудь придумаем,- сказал я быстро.- Найдем тебе какую-нибудь работенку. Как насчет того, чтобы убирать нашу контору? Хотя, конечно, заработок не очень..."
Она заторопилась. "Подожди минутку. Плевать на заработок! Ты уже уходишь... Мы увидимся, да?"
Отдуваясь, я влетел к себе домой (квартира Марии Федоровны казалась роскошной в сравнении с моей берлогой) и спустя немного времени плелся, что-то дожевывая на ходу, в рабочей одежде, с полиэтиленовым мешком и бутылкой, в грибовидной табачной шляпе. Свернул в переулок, который упирается в церковь,так и есть: кто-то уже расселся на ступенях.
Он приветственно помахал мне, это был Вивальди. Кстати, я до сих пор не знаю: кто он был, откуда? Говорил без акцента, но чувствовалось что-то нерусское, а когда пользовался местным наречием, слышались русские интонации. Я думаю, что количество людей ниоткуда постепенно возрастает в мире.
"А ты, говорят, пошел в гору. Лучший друг профессора".
"Вали отсюда!"
"Ну, ну, вежливость - прежде всего".
"Отваливай, говорю",- сказал я, расстилая коврик.
"Я тебе мешаю?"
"Мешаешь".
"Но ведь и ты мне мешаешь".
"Бог вас вознаградит",- сказал я вслед старухе, которая сзади могла сойти за девушку. Будь я художник, я бы писал женщин со спины.
"Вот видишь,- заметил Вивальди,- тебе бросила, не мне".
"Не доводи меня до крайности".
"Только успел заступить на вахту - и уже... Хлебное местечко отхватил, ничего не скажешь".
"Я повторяю: не доводи меня до крайности. Вон место освободилось. Уже целую неделю пустует. Можешь сесть там..."
"Ты разрешаешь? - возразил он иронически.- Тс-с, вон идет одна, наверняка даст... Милостыню, конечно, а ты что думал?"
"Благослови вас Бог".
"Дай-ка мне хлебнуть... Ну что ты скажешь! Опять тебе бросила".
Некоторое время спустя к нам приблизился блюститель закона.
"Здорово, дядя",- сказал Вальдемар.
"Вы что, теперь вдвоем?"
"Что поделаешь, герр полицист. Конкуренция большая, а посадочных мест мало!"
"Да, много вас развелось",- ответствовал полицейский и зашагал дальше.
"Тоже мне работа - груши околачивать,- заметил Вальдемар.- Вот так лет двадцать походит, глядишь, пенсия наросла. А мы?..- Он вздохнул.- Я читал бюллетень. За истекший отчетный период подаваемость снизилась".
"Какой бюллетень?"
"Есть такой. Надо читать прессу!"
Он добавил:
"И пахана навестить надо".
Я пропустил эти слова мимо ушей. Вальди приложился к бутылке, утер губы ладонью. "Навестить, говорю!"
"Кого?"
"Старого пердуна, кого же".
Я спросил, что случилось.