Мария видела себя, стоящей на ветке, прижимаясь спиной к стволу. Там, куда указывала сосна, всходило солнце. Оно быстро поднялось над лесом и замерло, словно давая всем привыкнуть к своему появлению. Птицы, верещавшие до этого, притихли. Появился ветерок. Как-то робко пахнет и притихнет. Куда-то спрячется, как нашкодивший мальчишка. Когда солнце восходит, оно не дает никому баловаться. Даже ветру спуску не даст. Мария ясно видела, как на опушку с той стороны поля вышел конь. Конь был рыжий. Мария видела, он точно был рыжий! Нет, не от солнца, потому, что стоял в тени деревьев, а просто был рыжий. Грива у него была длинная и свисала на одну сторону. Он смотрел в сторону Марии, но видеть ее не мог. Мария на всякий случай вжалась сильнее спиной в ствол. Он оглядел поле и полетел. Полетел! Он не бежал, а летел по полю какими-то зигзагами, переходя с рыси в аллюр, потом в галоп, резко останавливался, вскидывал вверх передние ноги, бежал обратно, наклонял голову, перекидывая гриву с боку на бок, замирал, потом вдруг, словно испугавшись, бросался в сторону, далеко вперед вытягивая голову и прижимая уши. Он был все ближе и ближе. Было ясно, он ее заметил. Его движения изменились, стали плавными, он стал выше поднимать колени, но все равно не мог себя остановить, не мог справиться с собой. Он мчался по полю, сбивая грудью и коленями сухие стебли. Мария чувствовала, знала,– он бежит к ней.
Он остановился прямо под веткой. Сверху хорошо было видно, как раздуваются его бока, было слышно его дыхание. Он стоял так близко, что можно было бы прыгнуть ему на спину, схватиться за гриву, вжаться в его тело и скакать, скакать, отдавшись его сумасбродной воле, укрывшись, как плащом, его гривой. Конь бил копытом по траве, фыркал, мотая головой из стороны в сторону, но вдруг затих, словно прислушиваясь, встал на правое колено, вытянув вперед левую ногу и, положив на нее голову, замер.
–Есть кто живой?– в дверях стоял Анна в джинсах, длинном темном свитере, в кроссовках.
–Стучу, ни привета, ни ответа, двери настежь, заходите люди добрые, бер ..бер....,–Анна осеклась, глядя на Марию.
Она медленно, словно крадучись, подошла к ней, молча села рядом, положила руку на колено, почувствовала мелкую дрожь.
–Андрей ночью погиб, – Мария показала глазами на телефон.
–Этот...? – Анна повернула голову в сторону площади.
Мария кивнула. Анна встала, принесла из спальни одеяло, укрыла до подбородка Марию, концы подоткнула под ноги. Посидела, разулась, тоже с ногами забралась на диван, залезла под одеяло к Марии, положив ей на колени голову.
Сразу стало тепло. Мария почувствовала, по щекам бегут слезы. Плакать не хотелось, слезы текли сами. Что-то сдавило под подбородком горло, говорить не хотелось. Анна принесла полотенце и опять забралась под одеяло.
–Ошиблась ты Аня! Перепутала меня с кем-то. Да и я тебя обманула, Аня. Нет у меня никакого брата. Никого у меня нет. Есть только Дашка, да мама с папой, и нет больше никого. Вообще никого у меня нет. Извини меня. Так, что-то нашло, брякнула, не подумав. Придумала все. Проси, – Мария вытерла слезы углом полотенца.
Анна смотрела в окно, слушая.
–Может я и ошиблась! А ты правильно сделала. Я полночи не спала, думала: – Вот ведь живет Вовка без меня и лиха не знает. А я двадцать лет из кожи лезу, чтоб доказать, что дурак он. Чтоб его разорвало! К утру поутихло. Лежала, думала, вспоминала. Много вспомнила, а больше, мне кажется, забыла. Как-то так получилось, думала, что помню, боялась вспоминать, а стала – забыла. Потом решила: – Ну и хорошо, что у него все хорошо, пусть живет в своей Австрии.–
Анна отвернулась от окна, от Марии, положила голову на согнутые колени Марии. Молчали.
– А у Вовки твоего придуманного, жена – наша, или из местных?– Анна подняла голову и посмотрела на Марию, ожидая ответа. В глазах была грусть.
–Наша. В ноябре девчонку ждут. Анной хотят назвать.–
Анна грустно улыбнулась.
– В честь Анны Австрийской, – добавила Мария, глядя на Анну, не отрывая взгляда.
Анна опять улыбнулась.
–Это хорошо. На чужбине вдвоем сподручнее. Да и девке хорошо с двумя братьями. Братья большие уже. Всем хорошо, кто-то маленький по дому бегает, стареть не дает. Парням хорошо, защищать есть кого, мужиками себя чувствуют. И, что Анна – тоже хорошо. А я так до самого института "Нюркой" была. Отец все орал: – Нюрка, в подоле принесешь, убью!– Принесла, не убил. Вовка у него один внук, души не чает, да и Вовке с ним хорошо. Вот у тебя – Дашка. Куда понесет? К тебе! Значит не одна. А так живешь и не знаешь, может уже где-то бегает мое, а я и не знаю. А ему может плохо, коленку расшиб, обидел кто, а я как пень бесчувственный. Обормоты мужики все! Родил бы, а там разводись, сходись...! А я бы знала, кому гольфики покупать. Зайдешь в магазин – красотища. Детишки как куколки все. – Анна опять смотрела в окно.
–Но...., вырастают быстро. Вырастят, напялят на себя, черт знает, что и довольны, как носороги в ливень.–
Она замолчала, о чем-то думая.
–Давай ты поешь, что -нибудь? Хочешь, разогрею?– встала с дивана.
–Нет. Не хочу.–
–Давай, давай.– Анна вернулась с двумя стаканами молока и с батоном.
–Ломай, – Анна протянула конец батона.
Молоко было холодным и вкусным. Хлеб был как в детстве.
–Мне ехать надо, – Мария протянула Анне пустой стакан.
–Конечно надо! Конечно же, надо! Я отвезу тебя, – в раздумье сказала Анна, держа два пустых стакана.
–Нет! – вздрогнув, крикнула Мария.
–Нет, нет и еще раз нет! – Мария притихла опять притянув одеяло к подбородку.
–Нет! – повторила, как бы в вдогонку.
Анна стояла над Марией, глядя немигающим взглядом.
–Так, Марго! Сидишь здесь, ждешь меня. Я скоро буду. Полчаса максимум, – Анна взяла телефон Марии.
–Нет! Сидишь, ждешь меня, молчишь. Телефон я забираю. Вино на столике. Со вчерашнего осталось. Дверь не запирай. Хотя можешь запирать, у меня ключ есть.–
Анна осторожно закрыла дверь. Мария даже не заметила, когда Анна успела одеться.
Марго! Так ее называл лишь отец Дашки. Странное было время.
Шахтеры, танки, кто-то что-то кому-то доказывает, никто другого не слышит, все хотят идти, но не знают куда, не знают с какой ноги и в какую сторону. Дашка маленькая, работы нет, каждый день новые цены на молоко. Потом и его не стало. Отец тучей по дому бродит. Марго! Слезы: свои, Дашкины, мамы. Может поэтому сейчас и не плачется. Слезы бессилия, они что-то из души забирают. С ними что-то из души уходит и не дано уже никогда вспомнить, какая она – душа была до них. Живешь и уверен, что таким всегда был, только другим видно, что-то в человеке изменилось, что-то другим стало. То ли в глазах, лице, то ли в походке, может в чем-то другом, только видно – ушло что-то у человека из души. А оно уходит и не возвращается больше. Некуда. Так человек и живет без этого, не зная без чего. И будет жить! Жить будет, а знать не будет, что живет без чего-то, что в душе когда-то было, живет, а без чего именно и знать не будет, не дано, вернее дано было, да упустил, потерял, выплакал.
Анна осторожно, без стука, вошла в комнату.
–Автобусы отпадают. Мой водила, парень молодой, вроде согласен, а по глазам вижу – боится. Никогда в Город не ездил. В пять в Город отсюда поедет машина, раньше не могут. Двое ваших каких-то домой будут возвращаться, а сейчас совещаются. В пять освободятся. Согласны тебя забрать с собой. Рано утром дома будешь, – Анна подсела к Марии.
–Что им ответить? Подъезжать? Решай! – Анна смотрела на Марию.
–Согласна. Спасибо!–
–Думала, что к нашему дому схожу, на сад посмотрю, бабушку проведаю.
А все не так получилось. С таким настроением и идти никуда не хочется.–
– А ты и не ходи!– Анна говорила по телефону.