А настоящей любовью как-то так стала Кушина-сан. А роль соперника принял враг, которого все знали под именем Шоурай.
— Хорошо, Цунаде-сама, — голос Обито, справившегося со смущением стал тверд. — Если вам угодно слушать мою болтовню. Потому что, повторяю вам, ничего нового я вам не скажу. Кушина-сан поправляется. Верно. И уже совсем скоро я планирую устроить ей встречу с Наруто. Хотя… Наруто еще совсем маленький, но это будет полезно и для него. А уж для нее насколько — вы не представляете.
— Возможно, — Цунаде вздохнула. — Като дает это под твою ответственность. Но я тебя убедительно прошу повременить как можно дольше. Как можно.
— Затишье, — буквально непроизвольно вырвалось у Обито.
— Что?
Взгляд последней из Сенджу сделался холодным, но во всем остальном она сохранила вид хозяина, радушно принимающего у себя гостя. Но Шаринган Обито нельзя было этим обмануть. Он видел практически все.
— Так говорят, — ответил он. — Затишье. И ваши слова о том, что нужно повременить. Ученым, мне, всем. Цунаде-сама, затишье бывает перед бурей. Вы что-то знаете об этом?
Он говорил даже не о затишье, а о застое. О застое, который заметили опытные шиноби примерно год назад. Том самом застое, который буквально заморозил видимый мир на двадцать четыре месяца. Но Обито чувствовал, что помимо мира видимого, есть мир невидимый. И тот невидимый мир готовит нечто серьезное.
Цунаде устало опустила плечи и отвела взгляд. Несмотря на свой статус, она действительно была хорошей женщиной. И очень сильно напоминала старожилам свою бабушку — Мито Узумаки. В те времена, когда правил Первый Хокаге, его жена была будто матерью для граждан. Но если Хаширама Сенджу был мягок, то Мито была строга. И этим она уравновешивала внутреннюю политику мужа.
Цунаде Сенджу была строга, но справедлива и добра. Чутка и осторожна. В то время как Като Дан был… точен. Его действия, как Хокаге, были неопровержимо правильными, но от него самого, как от фигуры политической или же просто человека, не чувствовалось некоего «тепла». А народу нужно было тепло. И его даровала Цунаде.
— Я кое-что знаю, Обито, — вздохнула, наконец, Сенджу. — Но тебе не следует этого знать. По большому смыслу мне тоже не следует. И это затишье, как ты его назвал… Пускай это будет передышкой.
— Передышкой перед чем?
— Если бы я только знала…
Ветер поднимал песок и закручивал в причудливые вензеля, но никто из отряда не видел в этом ничего красивого. Особенно Ловен, который намотал выданный ему Сашими шарф на все лицо, оставив место в мире только для губ. Губы он, конечно, занял бутылкой. И шел под ручку с бухтящей Омо.
Сухие, кажущиеся настоящим наждаком, ветра заставляли бурчать вообще всех. А то, что это было лишь началом пути, понижало боевой дух еще на сотню градусов. И, тем не менее, Сенсома широко улыбнулся, когда они, наконец, дошли до границы.
— Шиццу! — он распахнул объятия и широким шагом направился к сыну.
— Здравствуй, — голос шиноби Ветра слегка дрогнул, но взгляд был тверд.
— Встречаешь еще далеко за порогом, — все так же весело продолжил Сенсома. — Ты так нетерпелив?
— Куда больше, чем ты думаешь, — изогнул губы в усмешке красноволосый. — Ты и так опоздал.
— Мы были заняты эти два года, — пробурчал ему Ловен, держа бутылку зубами за горлышко.
— Он опоздал куда больше.
Сенсома посерьезнел, но не расстроился, а только лишь кивнул сыну, позволяя ему начать их провожать. И Шиццу начал. Он был мастером путей пустыни, да, к тому же, еще и первоклассным шиноби, так что редкие чакрозвери или барханы предпочитали огибать плотный отряд стороной.
Только злые ветры терзали, но куда им было против шиноби? Даже Итачи чувствовал лишь дискомфорт.
Они много говорили по дороге. Сенсома почти не волновался, но для него даже самое малое «почти» было столь непривычным и необычным чувством, что его требовалось тут же закрывать разговорами. В основном все темы крутились возле той, с кем ему предстояло встретиться. Он не боялся этой встречи и даже понимал ее важность.
Ему просто было неловко.
И еще более неловко ему стало, когда Шиццу указал рукой на дверь солидного особняка, выстроенного за пределами Песка. Перед посещением Какурезато, его привечали в загородном доме. Вероятно, Шиццу опасался крутого нрава матери и разрушительной силы отца.