- Потому, что люблю маму больше, чем ты! - Вскинулась Полина, размазывая слёзы по щекам. - Она должна быть всегда со мной! А ты её уже забыл, раз позволяешь какой-то мамзельке хозяйничать в ее спальне!
- Полина, что ты говоришь! – Дмитрий попытался успокоить дочь, усаживаясь на кровать рядом с ней.
- Да, да! Ты не любишь маму, никогда не любил! Она знала это. Она всегда мне говорила: «Папа уехал и не пишет, значит, не любит». И ты так часто ругался с ней, она плакала потом. А ты вместо того, чтобы попросить прощенья, снова уезжал. Ты никого не любишь! И меня не любишь! И отдай мне мамин портрет! – С каждым словом всё громче выкрикивала она и в окончании упала в истерике.
- Хорошо, пусть он останется у тебя, если ты настаиваешь. Но ты не права. Я любил маму. Мы иногда ругались, но ведь мирились! Знаешь поговорку: «Милые бранятся - только тешатся»? А плакать не надо. Попей водички. - Дмитрий налил в бокал воды и приподнял вяло сопротивляющуюся девочку. – А то испортишь нервы, и будешь бросаться в истерику по каждому пустяку. («Как твоя мама» - хотел добавить он, но вовремя прикусил язык).
- И тебя я люблю. Разве не говорят все, что ты моя любимая дочка? – Заставил девочку сделать несколько глотков, он продолжил увещевания: - И буду любить всегда. Ты моя самая хорошая, самая добрая девочка.
Дмитрий гладил ее локоны, уговаривал, успокаивал. И неважно что он думал о жене. Сейчас его волновало состояние дочери. Он понимал как ей больно и тяжело без матери. Как бы он ни был заботлив, но не мог порой понять девчоночьих интересов, как бы ни старался.
- А на мадмуазель Ирен ты напрасно обиделась. Это я приказал поменять шторы в спальне. За последние годы они запылились. Их нужно постирать. А к тому времени, как закончится ремонт, мы снова устроим в маминой спальне все по-старому, хорошо?
- И портрет снова поставим.
- Поставим снова. И задернем шторы, и будем сидеть там и вспоминать маму. Помнишь, как мы ездили в гости к бабушке в Cоколиное?
Через полчаса Дмитрий уболтал дочь, наконец-то она заснула. Тогда он укрыл ее одеялом и поднялся.
Тогда он укрыл ее одеялом и поднялся. Однако выйти не успел. В дверях стояла Аня и пристально глядела на отца. Дмитрий стушевался и опустил глаза. Потом подошел к дочери и поцеловал ее головку. Аня прижалась к нему.
- Папа, это правда? То, что ты говорил Полине? - Девочка заглянула ему в глаза.
«Совсем взрослая». - Подумал Дмитрий.
- Аня, ты же все знаешь. Ведь нужно было успокоить твою сестру. А я всех вас люблю одинаково, только Полина хочет, чтобы все видели, как ее любят. А тебя я могу любить не напоказ, но тем сильнее. Знаешь Шекспировские строки: «Люблю, но реже говорю об этом, люблю сильней, но не для многих глаз». Ты уже взрослая, ты все понимаешь. – Дмитрий обнял свою девочку, и та крепко обхватила его руками, спрятав лицо на его груди. Подросла девочка, но она тоже нуждается в его тепле и ласке за неимением матери. - Пусть Полина думает, что ее мама - самая лучшая на свете. Ей необходимо верить в это… Бедные дети.
- Но, папа, ты же помнишь, как она… - Вскинулась дочь, желая восстановить истину.
- Тс-с-с, - Приложил он палец к губам. - Мы с тобой знаем то, что совсем необязательно знать Полине и Артему. Для них мама есть мама. И пусть они думают о ней хорошо. Ты поняла меня?
- Да, папа. – Удивительно, насколько тонко его старшая дочь была восприимчива к чувствам других людей. - Можно я пойду поиграть с Артемкой?
- Идем вместе. – Дмитрий ощущал некоторую вину оттого, что уделял так много внимания младшей дочери в то время как старшая, не доставляющая ему хлопот, была обделена им.
Остаток вечера они провели втроём. Дмитрий не нуждался в присутствии гувернантки. Ему хотелось побыть с детьми наедине. Странно, что он всё же вспомнил при этом о девушке. Чем она занимается поздним зимним вечером? Читает или уже спит?
Глава 5.2
Однако с этого дня Полина разительно изменилась в своем отношении к Ирен. При каждом удобном случае она старалась насолить гувернантке, дерзила. Не слушалась, либо наоборот, была подчёркнуто исполнительна, когда Ирен просила поторопиться. При отце ее поведение было идеально до приторности, так, что даже хорошие манеры Ирен бледнели на фоне ее чопорности. Но, оставшись наедине, девочка становилась невыносимой.
Ирина уже не раз плакала потихоньку у себя в комнате, но графу не жаловалась. Она считала ниже своего достоинства признаваться в том, что не может противостоять маленькой девочке.