Граф погрузился в воспоминания о студенческой юности, заставив Ирину улыбаться, и даже посмеяться рассказам о шалостях. Она отмякла, устроившись на мягком топчане, подложив под спину подушки, а граф между тем, продолжал:
- Женился рано, как теперь говорят, по необходимости. Первое время мне казалось, что я люблю свою жену, но позже понял, что это была лишь влюбленность.
Дмитрий налил ещё вина себе в бокал и предложил Ирине, но она отказалась. Она никогда не сплетничала с дворней Его Сиятельства, и не говорила с его дочерьми, чтобы выведать подноготную, но в глубине души хотелось узнать об этом мужчине больше.
-В последнее время мы с трудом терпели друг друга. Валентина постоянно болела чем либо, и считала, что я должен приносить бесконечные жертвы ради нее. Постоянные истерики, упреки, скандалы, нелепые обвинения. Когда она умерла, я, к своему ужасу, испытал не горечь утраты, а облегчение. Вы, наверное. Считаете меня бессердечным человеком, но, поверьте, я делал все, что мог, чтобы сохранить хоть какое-то подобие семейного благополучия для детей. Я ни в чем не противоречил ей, я сносил все, самые нелепые капризы и придирки, зачастую противоречащие друг другу. То она упрекала меня в том, что я недостаточно внимателен к ней, то гнала, обвиняя в надоедливости.
Граф поднялся и подошёл к окну, вглядываясь в сумерки наступающего вечера.
-Когда я убеждал ее выполнять предписания доктора, она швырялась лекарствами, утверждая, что совершенно здорова, чтобы я оставил ее в покое. Когда же я действительно оставлял ее в покое то обвиняла в бездушии. Если я привозил к ней докторов или новые лекарства, она говорила, что я хочу ее уморить.
Дмитрий обернулся к Ирине и прямо поглядел на неё.
-И хуже всего то, что все это происходило на глазах у детей. Артем не помнит, он был совсем маленький, а Полина и сейчас обвиняет меня в смерти матери. Валентина умела настроить дочерей против меня, надавив на чувство жалости. Она не гнушалась пускать в ход слезы, откровенную клевету и безобразные предположения выдавались ею за безусловную истину. Зачастую, чтобы не сорваться, я уезжал из дома, но и это засчитывалось, как мое очередное прегрешение. Не может человек жить все время в уничижении. В своем доме я стал изгоем.
Ирина попыталась понять этого человека. Сострадание охватило её душу. Отчего-то хотелось прижать его голову к своей груди и гладить волосы, шепча слова сочувствия и целуя глаза. Ну, не может такой человек быть негодяем! Не стыкуется почему-то его характер с той низостью, что он готовил ей.
- Ирен, а Вы любили своего мужа?
- Мужа? Ах, Мелихова? - Откровенный рассказ графа побуждал девушку к ответной откровенности. Насколько это возможно. – Он был порядочным человеком. Я уважала его.
- Только уважала? Насколько мне известно, этот молодой человек недурной наружности, статный, приятный в общении. У наших барышень он пользовался большой популярностью. Ах, извините! Я только не могу понять: неужели он не мог внушить Вам более нежного чувства, чем уважение?
- Увы… Не все решает наружность.
- И, тем не менее, Вы стали его женой. – Ирина вздрогнула, поняв, куда он клонит.
- Молчите! Не смейте… Я многим обязана Алексею. Из-за меня он погиб. Если бы не эта злосчастная дуэль! Он защищал мою честь. А Вы… Вы желаете моего бесчестья.
- Вы ошибаетесь. Я не желаю Вас компрометировать. Менее всего я хочу, чтобы пострадало Ваше доброе имя. Я готов сделать все возможное, чтобы наши отношения не оказались предметом пересудов.
- Ирен, мы здесь одни.
Слабый свет свечи озарял лицо графа и Ирина не могла точно определить, какие эмоции обуревают его. Лишь тёмная прядь волос, упавших на лоб, скрывала выражение глаз.
- Поймите, Ирен, я не подлец, и не Дон Жуан… Вы мне нравитесь. Очень. Поверьте, это не просто блажь пресыщенного удовольствиями самодура. Я не охотник за женщинами. Если честно, то опыт моей неудачной женитьбы надолго отвратил меня от увлечения женским полом. Но, с тех пор как я разглядел Вас, я ни о ком другом думать не могу!
Ирина подальше поджала ноги, опасаясь его эмоционального всплеска. Втайне от себя она признавалась, что и её тянет к этому мужчине. Но она не могла позволить ему никаких вольностей. Она не могла позволить себе порыва уступить размякшему сердцу.