- Я не имел намерения поставить под сомнение вашу нравственность. Князь Шаврин рассказал мне вашу историю.
Граф поднялся. Как-то неловко стало сидеть при даме, пусть и наёмной работнице.
- У вас есть какие-нибудь документы? Рекомендации?
- Нет. Я никогда прежде нигде не служила. – Девушка совсем поникла.
- Но Вы где-то учились? – Он не допускал мысли о том, что эта особа-полуграмотная, недалёкая мещанка. Её осанка, грамотная речь выдавали в ней особу благородного сословия.
- Да. Частная школа в Милане. Затем Смольный институт благородных девиц.
- И чему нынче учат благородных девиц? Чему Вы можете обучить моих детей? – Его интерес носил чисто деловой подтекст, но мадам, кажется, встрепенулась, почуяв издёвку в его словах.
- Всему, что знаю и умею сама. Этикет, домоводство, музыка, живопись. Все, что требуется от девушек. А также учебные дисциплины: правописание, математика, география, естественные науки, если пожелаете. Можете меня проэкзаменовать. - Она казалась спокойной и беспристрастной, но граф, со свойственной ему проницательностью заметил, что она действительно серьезна и уверена в себе, хотя и нервничает немного. Конечно, получив эту работу, она имеет шанс хоть как-то устроить свою жизнь. И он мог бы дать ей этот шанс, несмотря на отсутствие рекомендаций, опыта работы и сомнительную репутацию, за которую ручался лишь Шаврин - известный повеса и бабник.
- Не могли бы Вы что-нибудь сыграть? – Граф кивнул на фортепиано, стоявшее в соседней комнате. Что-то сомнительно, чтобы настолько образованная дама оказалась женой поручика.
- Я давно не садилась за инструмент… - В сомнении произнесла мадам, непроизвольно дрогнув пальцами.
«Вот оно, - подумал Дмитрий, - Сейчас все ее россказни рассыплются, как карточный домик».
-Но я попробую. - Она, так и не дождавшись приглашения раздеться, сняла накидку, шляпку и поискала, куда бы можно было их положить.
- Извините меня, сударыня, за мою невнимательность. - Спохватился граф, принимая е одежду, пахнувшую на него едва уловимым запахом духов.
«Нет, она совсем не похожа на бывшую гувернантку детей. - Отметил про себя граф. Хорошо выглядит, если не считать некоторой бледности, причесана мило, одета со вкусом, хоть и предельно скромно».
Конечно, ведь она совсем недавно потеряла близкого человека. Ещё свежа боль по утраченному супругу. Вероятно, ещё более ранят пересуды сплетников, гнетет теперешнее неопределенное положение,
Граф вспомнил свое состояние после смерти жены. Жили они, правда, нельзя сказать, чтобы скверно, но между ними с самого начала не было взаимопонимания. До свадьбы, будучи влюблённым, Дмитрий думал, что такие мелочи несущественны, что любовь все сгладит и преодолеет, надеялся, что они станут уступать друг другу, стремясь сделать супруга счастливым. Как же он был наивен! Валентина не способна была уступать ни в чём, и однажды он ясно понял, что уступать, вольно или невольно всегда приходится ему. Даже, если Валентина вынуждена была смириться, то становилась настолько мстительна, обдавала холодом отчуждения и злобы, что Дмитрий был сам не рад тому, что добился справедливости.
Раньше он считал, что различия в характерах полезны, двум одинаковым людям будет скучно друг с другом. Валентина забавляла его, пока он был влюблён, но, годы спустя граф уже с трудом терпел жену, избегал оставаться с нею, ибо всегда их общение заканчивалось ссорой, а иногда просто безобразным скандалом, во время которого жена выходила из себя настолько, что оскорбляла его при слугах, а порой набрасывалась на него, швыряя чем попало. Граф, хлопнув дверью, запирался после этого в кабинете, или уезжал, а графиня закатывала истерику, рассчитанную на слуг и детей, извергала грязные ругательства, обвиняя его в вымышленных ею грехах. Поэтому Дмитрий всё меньше стремился появляться в доме, ибо эго вело к новому витку в их взаимной неприязни. Впрочем, были попытки с его стороны пересилить себя. Собрав волю, он подолгу посвящал себя жене, детям, угождал, предупреждал каждое желание Валентины, особенно в период беременности. Но именно в это время она становилась особенно невыносимой. Малейшего повода, порой глупейшего, было предостаточно для вспышки дикой ненависти с ее стороны.