Максим качнулся от стола. Прислонился спиной к стене. – И что? – спросил он. – В чем суть?
– В песок.
Максим сидел не шевелясь. Наконец он взглянул на Николая. Голубые глаза, красное лицо. Вдруг он поморщился: – Знаешь… Я не могу с тобой серьезно разговаривать. Я как увижу вот эту хрень… Ты меня пойми правильно, я не на тебя – на себя раздражаюсь. Что я мог какие-то серьезные слова искать, что-то в твоих словах стараться разглядеть.... – Я окно открою. – Николай встал, дернул форточку. Уселся, скосив глаза, обстоятельно раскуривая угасшую папиросу. Максим умолк, в каком-то изумлении разглядывая его. – Ну? Чего ты замолчал? – Николай повернулся рывком, с папиросой в зубах. – Я сегодня и всегда в голубом автобусе с девяти до восьми, с утра до восьми вечера. За десять рублей. А люди на улице стоят. Мороженое! Ты, у нее мороженое купил хоть один раз? Да тебе холодно будет в кошелек лезть, ты в супермаркет пойдешь… а там за кассой тоже сидят. Пельмени! Я тебе завтра их принесу. На ужин. – Он закрыл глаза. Папироса потухла. Максим смотрел на него, шевеля губами. Но наконец голос прорезался: – …для тебя ничего не жалко. В разумных, конечно, пределах. – (Николай открыл глаза.) Но Максим не продолжал. Он как будто бы ждал. Что заставило Николая воспарить, сосредоточиться, пробудиться. Вслух он заметил, не меняя позы: – Как я понял, тут речь о пределах. – Тут Максим усмехнулся: – Именно.
Николай повернулся. – Ты что, меня выставляешь? – спросил он изумленно.
– Ты новый помощник. Защитник. – Максим улыбался. – И это правильно. Защищай. От меня. Только не под этой крышей. – Это кто тебе такую хуйню сказал?.. – но тут Максим с размаху так положил руку на стол. Оба вздрогнули. – Одной хуйней больше, – предупредил Максим. – Ты вылетишь, а не выйдешь. Ты сегодня мое терпение исчерпал на квартал вперед. – Они помолчали. – Может чаем угостишь, – Николай.
– Возьми. – Максим остыл. Он качнул головой, не глядя, в сторону шкафа. Николай не пошевелился. – Вообще… заходи, – сказал Максим равнодушно. – Крупа у меня есть. Точно помню, покупал лет пять назад. Барахла нового больше не получишь, но если что, выбрасывать буду – можешь забирать. – Он встал и пошел в туалет. Было слышно, как он там спускал воду. Николай уже был в коридоре.
—
О Дездемона! Мочилась ли ты
на ночь в самовар?
О да, Отелло!
Так умри ж, презренная!
Я только что испил оттуда.
Он лежал и слушал, как проходит электричка. Потом он еще лежал, закрывая и открывая глаза. В черном окне напротив стояла звезда.
На столе лежала бумажка с тем, что он написал. Она шелестнула под рукой, когда он полез за сигаретами.
Потом встал. Бумажкой, вместе с еще несколькими бумажками, растопил печку. Через пять минут, когда открыл дверцу, огонь, пощелкивая, со всех сторон крался к верху сложенной пирамидки. Лицо обдало нежным дуновением. Сунул туда прут, вынул, прикурил. Стряхивая туда пепел, он сидел, взглядывая в другое окно – полностью заслоненное стеной стоящего впритырку большого дома – но белым фонарем, втиснувшимся меж ними, освещенной. Руки прятал в рукава. Но нос, который не скрыть под одеялами и который к утру с непреклонностью постового или настольного будильника сигнализировал, что температура в помещении сравнялась с…
Когда он вышел выносить ведро, небо было черным. Усеянным мелкими осколками звезд. В пустом воздухе он постоял, задрав голову, потом опять пошел. Но на обратном пути свернул, оказался у стен большого дома и, оставив ведро, вспрыгнул на торчащую из стены стропилу. И закурил. Вот так. Четыре в день. Послезавтра на станции стоять.
Снега вокруг почти не было. Лёдик.
Войдя в дом, он был охвачен теплом. Печка гудела вовсю, сотрясая пол, сама была похожа на ракету, что стояли на детских площадках. С улицы видно, как дым валил – столбом вверх, – из пятидесяти домов над единственным. «Не поехали».
Разделся и умылся над пустым ведром, поплескав себе на плечи, половину вылил на пол. Пускай. Вода осталась от вчерашних упражнений. Потом отжался тридцать раз от свежевыскобленного пола, прикасаясь лбом к широким серым доскам. Дует от половиц. Газет постелить? Тридцать один… Лег. Но сразу же вскочил, стал одеваться. С таким хуем всю округу отоварить. Что, если попробовать? Отогнув кожу, потом медленно, легкими касаниями, легче любой женщины. С отстраненным любопытством к чему-то, не являющемуся собой. Но постепенно вторгаясь. Не зазря ли ищем сообщающийся сосуд, – просто наращивая шланг, словно, вдвое удлинив пробег, добьемся качественно новых результатов? Возвращение к родному порогу. О, б…