Многое и в новинку. Например, сирены воздушной тревоги по ночам. Как заревёт внезапно! Голос голодного динозавра, разрывающий сон. И что? Что делать? Фер-то ке? Ничего. Повернуться на другой бок, уткнуться лицом в подушку-островок, и спать дальше, сквозь вой. Бомбоубежищ нет, и не будет, похоже. Да и не нужны они пока, эти убежища, заметил мне мой хозяин, двоюродный брат, у которого я временно поселился. Очень временно. От самокатов смертей куда больше, чем от тех дронов, что жужжат где-то в вышине, научный факт, сказал он. Я кивнул. Он — человек практичный, мой кузен.
Жену и сына на лето он отправил в Калининград, тот, что на Балтийском море — к тёще, там спокойнее. Пусть и отдохнут, и разведают обстановку. Но скоро, скоро они вернутся, и в квартире станет тесно. К их возвращению съеду, успокоил я кузена. Даже раньше съеду. Есть наметки.
Кузен и успокоился, будто с него сняли невидимый груз. Он хороший человек, кузен, честный малый, но на богатого родственника не тянет. Я-то на бедного родственника тяну, а он на богатого — нет, не вышло. Запал бизнес, говорит он, сел на мель. Нет, он не был капитаном этого бизнеса, скорее коком, но при нём, при этом корабле, кормился. Крошками с барского стола. Вполне себе приличными крошками, хватало на беспроблемную жизнь. Раньше хватало. Но теперь… теперь всё на тоненького, всё на тоненького, повторял он, и в глазах его читалась усталость от постоянного лавирования между рифами и мелями.
Днями стояла жара невыносимая. Плюс тридцать пять, плюс тридцать восемь — в тени! Числа, как на стене дворца царя Валтасара. Зной пришёл откуда-то из самых глубин Африки, из пустынь, о которых я читал в юности, пришёл и не желал уходить. Ни в какую, проси, не проси. Даже крестный ход хотели провести, молебен о дожде, но передумали, решили годить. Ждать. Смириться. Если стоит жара, значит, тому есть веская причина. Без причины ведь ничего не бывает? Не бывает.
И потому гулял я либо рано утром, когда ночная прохлада ещё цеплялась за листья деревьев, а улицы были пустынны, либо после заката А днём… Днём я посещал различные места, словно исследователь неведомых островов. Без особого, впрочем, успеха. Входил в прохладные, залитые искусственным светом холлы офисов, говорил о клетках, льдах, адаптациях. Смотрели на меня с вежливым недоумением. Ну, зачем нужен биолог в торговом центре, читал я в глазах менеджера по персоналу одной солидной, как броненосец, конторы. Зато в торговых центрах, этих современных базарах под стеклянными куполами, было прохладнее, нежели снаружи. Они были как оазисы, ледяные пещеры посреди пустыни. Если было электричество.
Его тоже нередко отключали. И тогда лампы гасли, эскалаторы замирали, и зной штурмовал неприступные доселе крепости. Отключали и мобильный интернет — эту невидимую паутину, связующую всех. И мой смартфон, электронный компас в современной жизни, мгновенно превращался в обычный мобильник из прошлого века. Мобильная связь ещё работала. Но на звонки отвечали не всегда. И я оставался один на один с городом, с его жарой, с его странными новыми опасностями и призраками старого, уходящего уклада, чувствуя себя немного Робинзоном на незнакомом, шумном и пыльном острове цивилизации, где правила игры изменились, а карты перетасовал неведомый шулер. Время не лечит, оно лишь консервирует прошлое в янтаре памяти, а настоящее течет мимо, как чужая река, унося обломки знакомого мира. Я стоял на берегу и смотрел. И ждал попутного ветра.
Но он не торопился, попутный.
Стоял и думал. Мысли, как пингвины на берегу, толкаются, ныряют, выныривают, но общего направления нет. Что делать? С чего начать личный, персональный ренессанс с человеческим лицом? Куда податься существу, чья основная квалификация — умение отличать диатомовые водоросли от криофильных бактерий, и с аптекарской точностью описывать их среду обитания под трехкилометровой толщей тысячелетних льдов?
Самое простое, очевидное, разумное — устроиться на работу. Ну, я так свято думал. Знал бы, где упаду… За те полтора года, что я провел в Антарктиде, исследуя флору и фауну озера Ломоносовское, в родных пенатах произошли тектонические сдвиги. Институт Арктической Биологии и Криоэкосистем, где я числился старшим научным сотрудником и восходящим светилом в области подлёдной микробиологии, благополучно. оптимизировали. Объединили с Институтом Рационального Природопользования и Космической Биологии. Объединили, как деликатно выразился секретарь в приемной нового директора, «для синергетического эффекта и повышения эффективности бюджетных расходов». Эффект оказался настолько синергетическим, что испарилась не только моя должность, но и весь мой отдел. Вместе с лабораторией, микроскопами, библиотекой и чашками Петри. «Временно, временно, — успокоил меня тот же секретарь, смотря куда-то мимо моей переносицы. — Реструктуризация. Годика через два, глядишь, восстановят отдел. Ну, в крайнем случае, через пять. Вы же человек науки, отнеситесь с пониманием.»