Однако у матери оказались совершенно другие планы. Она снова взлетела. Я последовала за ней. Некоторое время наслаждалась полетом. Мысли Августы ушли на второй план. Но затем каким-то шестым, птичьим чувством, я поняла: мама летит на родину, подальше от этих мест.
Я стала снижать скорость, чтобы приземлиться. Мама закричала, и в резком звуке я услышала все, что она думает: она хотела, чтобы я летела вместе с ней. Я все же опустилась на землю и молча смотрела, как она описывает круги надо мной, то крича, то издавая нежные воркующие звуки, будто уговаривала меня. Но я не давала своей птице целиком завладеть мной. Крепко держала ее в руках. И совсем по-человечески отрицательно помотала головой, надеясь, что мама поймет меня. Она смотрела ярко-желтыми глазами, и мне показалось, что в них застыли сожаление и безграничная скорбь.
Белая сова приземлилась, медленно подошла ко мне, шурша опавшими листьями, и аккуратно приблизила клюв. Повинуясь какому-то инстинкту, я опустила голову, подставляя ей шею. Мама с нежностью зарылась в мягкий подпушек. Это было настолько приятное ощущение, что я хотела замурлыкать. Она с любовью чистила мне перышки, и сердце снова защемило, только сейчас от осознания того, что на этом наши пути расходятся. Я прекрасно поняла, что этим жестом мама показала: она приняла мое решение, хотя и не может с ним согласиться.
Наконец она отстранилась и, в последний раз взглянув на меня совсем по-человечески, оттолкнулась от мерзлой земли мощными лапами и взлетела. Я долго провожала ее взглядом, от всей души мысленно желая ей счастливого пути. Медленно развернулась и поднялась на крыло, но в противоположную сторону.
Как бы ни сложилась дальнейшая судьба, я не могу не попытаться. Нужно хотя бы попробовать снова стать собой. С этими мыслями я взяла курс на тот страшный дом, где в последний раз видела дорогих сердцу людей. Не знала, застану ли там их, но с чего-то же нужно начинать.
***
Когда приблизилась к поместью, уже вечерело, но было довольно светло. Осколки с улицы уже убрали, однако сами оконные проемы стояли без стекол, света в них не было. Да и когда бы их успели вставить? Всего один день прошел.
Стараясь не издавать лишних звуков, я подлетела ближе. Волновалась о пане Тадеуше: жив ли он или погиб в схватке с родным братом? Но больше всего меня волновал вопрос, выжил ли сам Велислав. Если он все еще ходит по этой земле, я предпочла бы держаться от него подальше, несмотря на то, что теперь я его вряд ли заинтересую. Бесшумно села на крышу и прислушалась. Из глубины дома доносились тихие человеческие голоса, как если бы кто-то мирно вел беседы за чашечкой чая. Я напрягла и без того острый слух: женский голос и два мужских.
«Тося! — обрадовалась я. — Алексей и пан Тадеуш!»
Для верности неподвижно посидела немного, прислушиваясь: не появится ли кто-то посторонний? Но новых голосов не возникло.
Белой тенью в сгущающихся сумерках я двигалась на звуки. Облетев дом кругом, поняла, что те доносятся из кухни. Она находилась в дальней части дома, стекла здесь остались целыми. Я села на подоконник, чтобы разведать обстановку.
За дубовым столом, предназначенным для приготовления пищи сидели трое. Посередине стоял самовар, возле каждого человека — чашка. Меня уколола смутная обида. Я тут сражаюсь с тем, чтобы не потерять остатки человечности, а они преспокойно чаевничают! Но сразу же взяла себя в руки. Неужели было бы лучше, если бы я увидела дорогих мне людей плачущими и заламывающими руки? Пока решала, как бы деликатнее подать знак о своем присутствии, Тося мимолетно взглянула в окно и ахнула.
— Августа! — закричала она. — Ты вернулась!
И бросилась открывать дверь. Я перелетела к порогу и принялась ждать, пока она возится с замком. Наконец он щелкнул. Даже в обличье птицы я постаралась сохранять достоинство, медленно и очень важно прошествовала в кухню. Мужчины тоже повскакивали, как будто я все еще оставалась человеком. Почему-то стало приятно, что они не пренебрегают правилами этикета и в такой ситуации. Хотя не исключаю, что это просто из-за моего неожиданного появления. Алексей поспешно отодвинул для меня стул, я сразу же вспорхнула на него. Но, поняв, что в таком положении из-под стола торчит только мой клюв, перебралась на саму столешницу.