Хиераполис
Едем туда, где нам самое место. Хиераполис. Город мертвых. Крупнейшее античное кладбище мира. По моей спине ползет ледяная ящерица. У нее крылья, у нее стальные челюсти, зовут ее ангел смерти. Только Геракл сумел единожды победить такую. Приползает, садится между лопаток, и греется, притягивая лучи Луны. Они вспарывают твою оболочку, и духи ночи вытаскивают твое психо. Верещит, сопротивляется, стонет, словно девчонка, солдатами пойманная в леске. А толку? Конец один. Ангелы, демоны, не разберешь, — все хотят поживиться, — тащат за собой нежное, призрачное создание, покинувшее тело, тащат к Луне. Низвергают оттуда в Аид. Трехголовый Цербер уже тут, как тут. Его отравили специальной приманкой для беспризорных собак в пригороде Бомбея, в рамках программы по укреплению гигиены в отсталых регионах развивающихся держав. Поэтому он зол. Рычит, скалится! Шерсть встает дыбом, совсем как у Сергея, когда я спрашиваю, где ночь провел. Что это я привязался? Что я вообще о себе думаю. Ничего, — шиплю, как гадкий лебедь, — за исключением постоянно преследующего группу трупа. С разрезанным горлом! Сергей сопит, отворачивается к окну. Приморские пейзажи сменяются равнинными, потом горами. Парочка вершин преследует нас, мчится лентой пейзажа за окном. Ждут мелочи, попрошайки! Не получите ничего… Горы становятся все ближе, а потом причудливо — чаще всего я употребляю в буклетах именно это слово — переплетаются с какими‑то руинами. Словно кто‑то подробил камни огромным кулаком. Бог в ярости. Вот камни становятся более правильной формы. Глядишь, и парочка гробниц попадется! Постепенно начинается Хиераполис. Унылой погребальной процессией растягивается он на несколько километров в гору, бежит узкой дорогой, образованной разбитыми мраморными плитами. Когда‑то белые, сейчас они цвета земли из‑за сотен тысяч грязных подошв, втиравших в камень свой пот отчаяния и страха. Слышу безмолвный вопль миллионов плакальщиц. Ошеломлен тяжестью погребальных носилок. Водитель высаживает в самом низу, разбредаемся. Наспех рассказываю туристам, что в Хиераполисе, кроме могил, есть и ворота императоров, и гробница апостола Филиппа, и… Вещаю солнцу, траве и ящеркам. На каждой грбнице — по изумрудной бестии. Приглядываюсь к огромным каменным коробкам. С торца — барельеф. Что‑то вроде нашей фотографии. Здесь лежит солдат, здесь пекарь, здесь мукомол. Кузнец, меняла, проститутка, безутешная мать, маленький ребенок, посыльный, фотограф, pr‑менеджер, еще солдат, еще, а вот и генерал, а здесь уже покоятся косточки знаменитого на весь регион ювелирного мастера. Кстати, о косточках. Заглядываю в гробницы, моргаю, привыкаю к темноте. Конечно, пусто. Весь Хиераполис пуст! Это оболочка гусеницы, чьи потроха сожрали ненасытные муравьи. Ни одного тела! Ни одной кости! Какой смысл во всем этом был? Какое глупое тщеславие… Почему люди не выбрасывают мертвые тела, как мусор? Ведь итог — пусть и растянется все на тысячи лет, — будет один и тот же. Свалка. Разрытые могилы, новые дома на месте старых останков. И поделом! Мертвые не имеют права отбирать у нас жилую плодащь. Полезную для производства, для развития экономики. Что толку с этих, античных, мертвецов, если от них даже пыли не осталось? Одни гробницы. Разве что, туристический аттракцион. Ползаю на четвереньках по внутренностям огромной могилы, склеп на целую семью, нет ни камешка, ни кусочка ткани, просто трава и земля внутри. Никакого страха. Так же безопасно, как изучать пустые ржавые сейфы где‑то в окрестностях свалки Москвы или Нью‑Йорка. Никакой магии, никакой тайны. Просто каменные коробки. И вот, как раз думая об этом, налетаю в темноте на что‑то теплое и живое. Дьявол! Нет, к счастью, это всего лишь он, Сергей. Да успокойтесь же вы, шепчет он мне. Зажимает рот рукой. Уверенной рукой, отмечаю. Гляжу на узкую полоску света, раскрытая дверь гробницы, и постепенно концентрирую взгляд лишь на ней. Убийца это действительно я, шепчет Сергей. Прощаюсь с жизнью. Уж больно крепка, больно уверенна его рука, зажимающая мне рот. Другая с ножом уже у глотки… Мычу, дергаюсь. Да заткнитесь же вы, шепчет Сергей. Даете слово молчать? Тогда отпущу. Пожимаю плечами. Как я могу дать слово, у меня же рот закрыт. Отпускает. Отхожу потихонечку вбок. Вроде бы, ножа нет. Сергей грустно просит меня выслушать его, подняться с ним на свет божий. Соглашаюсь. Оттуда легче будет убежать! Выходим из гробницы, лезем на ее верх. Сергей подсаживает, помогает подняться. Отмечаю, как он силен и ловок. Это не форма, как у меня. Содержание! Усаживаемся по‑турецки на самый верх могилы, ликийский период, кажется. Вид открывается фантастический! Пара километров, усеянных каменными гробами античности, вдалеке белеют травертины Памуккале, но сегодня мы туда не попадем, так что сосредотачиваюсь на Хиераполисе. Бродят люди, муравьями обсасывающие энергетику мертвых. Туристов немного. Всех тянет к термальным источникам. Оно и к лучшему, печально говорит Сергей. С удивлением вижу, как за его плечами появляется что‑то серое, перистое… Да, я не ошибся, это крылья, говорит Сергей. В доказательство хлопает ими, распрямляет, поднимается в воздух, делает пару кругов, усаживается… нет, даже не усаживается, а опускается медленно, словно зависший вертолет. Молчу, обалдевший. Сергей наливает нам чая из термоса. Он неаутентичный турецкий, поэтому заварен правильно, и я пью его с удовольствием. Значит, у него крылья, не знаю я с чего начать. А что, обиженно парирует Сергей. Люди рождаются с синдромами Дауна и аутизма, с волосами белыми и черными, глазами синими и карими… Прошу остановить лекцию по мультикультуризму. Не в московской школе для мигрантов, все‑таки! Сергей оживляется. Межд