втягиваю живот, она видит во мне единомышленника, — как накачать эти мышцы? Мм‑м‑м. Бабища, без стеснения, раздвигает ноги и сдвигает их. Раздвигает. Сдвигает. Туда. Обратно. Замечаю, что непроизвольно двигаюсь туда‑сюда. Пока головой. Ну, хватит! Настя, зашипев, хватает меня под локоть, уволакивает в другой конец судна, охладиться. Сыпет лед на голову. Что это со мной такое? Да я и сам не понимаю. Эта чертова туристка. Да она нимфоманка клятая! Так и есть, цедит Настя, глядя с презрением на загорелую москвичку, которая, безо всяких сомнений, приехала в Москву из Мытищ года два назад. С удивлением узнаю о некоторых социальных предрассудках Анастасии. А разве она не… Она, если угодно мне знать, чеканит Анастасия, владеет огромной квартирой в Москве, оставленной отцом. Постойте‑ка. Но ведь вы что‑то говорили об отчиме, и о смерти папы..?! Что за чушь я несу? Я голову готов дать на отсечение, но не рискую — эта кровожадная сука, ради удовлетворения потребности во лжи, не задумываясь, принесет мою голову себе же на блюде из серебра, да еще и станцует что‑то веселое. Может, стриптиз. Смотрим напряженно на гостью в бикини. Та воспламеняет весь корабль. Скоро встает у всех. Даже у безутешной вдовы, потерявшей мужа пару часов назад, чешется в трусиках, она оставляет всюду мокрые пятна. Это все игра моего грязного воображения, считает Настя, дело всего‑то в мокрых от воды плавках. А почему они мокрые? Так брызги же! Корабль отчалил, мы надули паруса, — они грозно полощутся на наших восставших членах — и отплываем от берега. Мне следует немедленно высадить эту проститутку и двух ее альфонсов, уверена Настя. С показным сожалением отмечаю, что сделать это возможно лишь, выбросив гостей в воду. Не хватит ли смертей? Настя фыркает. Чтобы не задавалась, наношу ей легкий удар куда‑то в область брюшины. Спрашиваю, а не идет ли речь о лже‑отце? Ну, вроде той ненастоящей матери, которая с ней начинала поездку? Может, это любовник? Грязный старикашка, купивший ее девственность? Кстати, как она ее потеряла? Он задвинул сразу? Помедлил, и протиснул потихонечку? Мотор тарахтит. Я тарахчу без умолку. Прижал Настю в уголочке и щупаю, пока текущая мохнатка нашей тренерши из Москвы собирает на верхней палубе всех существ всех полов. Даже печальный Гермафродит покинул античное надгробие, и прибежал на своих негнущихся мраморных ногах. Ах, сучка! Знаю я таких. Якобы товарищ. Якобы, ничего не замечает. Якобы, позитивная. На самом деле, хитрая, расчетливая мурена. Попадись ей на клык! Всех сожрет без остатка! Так что я занимаюсь Настей. Как насчет пары слов о прошлом? Отвечает уклончиво. Без сомнений, врет. Они все врут. Больше всех врет моя жена. Искуснее всех. Я набил руку на лжи. Так что Настины фокусы для меня — все равно, что сто и один трюк для младших классов в камере тюрьмы, заполненной осужденными за нелегальные азартные игры. Ерунда. Так, как же он оставил ей квартиру? Сколько там комнат? Какого цвета обои на кухне? А разве на кухне есть обои? Мы же говорили о плитке? Во сколько лет она впервые легла с мужиком? С женщиной? Откуда она родом? Ее настоящие родители? У нее ведь есть родители? За бортом плещется вода, парусник выходит из бухты Бодрума, салютуем по пути встречным кораблям, те, которые послабее, сразу же берем на абордаж, вываливаем тюки специй в море, перчим, солим его. Гавань Бодрума становится густым супом. Чихают из‑за имбиря и корицы мидии, сопливят аллергики‑креветки. Трепещут якоря. Лоты всплывают, опасаясь за свою недолгую жизнь. Водолазы выныривают с ладонями, полными губок, жемчугов и куркумы. Кто‑то уже тащит рис. Наступает настоящий праздник. Глядя на удаляющийся городок, понимаю, на что похож Бодрум. На белоснежные штаны бразильского афериста. Слишком белые, слишком чистые, слишком выглаженные, чтобы быть правдой. Это иллюзия. Обман в свете чересчур яркого Солнца. Проклятое светило предало ацтеков, они за это вырывали сердца. Реки крови лились по ступеням пирамид, белые штаны стали красными. Красное знамя полощется на крепостной башне немецкого филиала Ордена. Натюрлих. Его повесил сам Герман Геринг, а потом повесили его. Вот он, болтается на соседней башне. В спине его дребезжит пропеллер. Спокойствие, главное — спокойствие. Полный мужчина в самом расцвете сил, Герман Геринг — любимец богов, их посланник. Меркурий 21 века. Настоящий ас. Провожаю взглядом его протухшую тушу, покрытую воронами, гляжу на другие башни крепости. Издалека они выглядят вполне приветливо. Замок‑росянка. Берег все отдаляется, вот мы уже не различаем не только людей на пристани, но и судов. Настя кончает, потому что я лихо отдрочил ей за ящиками с канатами и презентами. Здорово, что мы наняли большое судно. Нет, простите, зафрахтовали! И не плывем, а ходим! Плюю ей на грудь, обозвав проституткой. От этого она словно с ума сходит, рычит, бьется, кусается, снова кончает. Слегка добреет. Выхожу с ней — сытой — на открытую палубу, и велю капитану взять курс на райские гавани Кекова. Дружный вопль одобрения распугивает дельфинов, те скрываются, покрутив ластами у висков. Настя, сбросив рубашку, и стянув джинсы, раскидывается на скамье. Загорает. Понимаю, что речь идет о соперничестве. Вечная схватка блондинки и брюнетки, бюстов пятого и второго размера. Внимание команды теряется. Мы все в замешательстве. Мы как Гольфстрим, который потерял направление из‑за утечек нефти в Мексиканском заливе. Как стая перелетных птиц, пять миллионов лет летавшая по одному маршруту, и не нашедшая в 1977 году привычного озера, осушенного в рамках проекта улучшенной амелиорации низин Белоруссии. Хочется и так и этак. И туда и сюда. Сучки вертятся, якобы подставляя себя солнцу, а на самом деле — нам, нашим оголодавшим взглядам. С каким удовольствием я бы засадил обеим! Чтобы отвлечься, велю подать напитки, ледяную воду, сладкую воду, соленую воду, воду с водой, воду без воды. Сам пью чай. Любуюсь на береговую полосу. Она красива, как бока женщины. Суша и есть женщина, понимаю. Берег скользит гладкой кожей ляжки, острова выступают крутыми боками, бухты манят пещерой мохнатки, прибрежная растительность кучерявится не сбритой волосней. Не доплыв до Кекова, сворачиваем в «живописную бухту, дававшую приют кораблям римлян и византийцев, ликийцев и генуэзцев, османов и венецианцев». Идеальный залив, диаметром примерно пятьсот метров, окружен со всех сторон горами, в узкий проход судно едва втискивается. Настоящий амфитеатр, с горами‑стенами и морем‑ареной. Женщины хлопают в ладоши. Даже новоиспеченная вдова повеселела. Гляжу на нее чуть иначе. Не больше сорока‑сорока‑пяти. Крепкие ноги, живота нет. Живая улыбка, длинные волосы. А что до акцента… Я могу попросить замолчать, когда дело дойдет до близости. Усаживаюсь поближе, накладываю на тарелку рыбу, лимоны, обнимаю одной рукой, прошу крепиться. Предостерегающее цыкание. Настя приподнялась на локте. Черт побери, да у нее сто глаз! Ревнивая сучка… Велю капитану бросать якорь. Близость дна обманчива, канат разматывается почти десять минут. Отлично! А теперь, объясняю капитану, он может взять всю свою команду недоношенных гоплитов из бедных районов Стамбула, и проваливать с ними до самого вечера. Яхта зафрахтована без команды! Но эфенди… Нет. Послушайте, бей… нет! Окститесь, господин… Нет, нет и нет!!! Даю пинка капитану, и, до того, как он успел рассердиться, сую деньги в нагрудный карман. Что же я сразу не сказал?! Это меняет дело! Эфенди желает отдохнуть, отлично. Хлопает в ладоши. Собирает команду. Отцепляют спасательную лодку, болтавшуюся у борта яхты нелепым кошельком на поясе. Усаживаются. Заминка… Справляюсь, что такое. Незадача! Команда насчитывает восемь человек. А в лодке всего семь мест. Так в чем же дело, спрашиваю. Турки — великие мастера сбавлять цену. Забавляюсь, наблюдая. Прицепят одного к лодке на веревке? Нет. Все проще! Говор, отрывистые команды, собираются на носу, бросают жребий, тянут спички. Переходят черту, как бойцы Писарро. Наконец, остался один. Похлопывают его по плечу. Будет добираться вплавь? Как бы не так! Завязывают парню глаза, перекидывают доску через борт, и, едва я успеваю что сказать, пускают бедолагу в море, привязав предварительно камень к поясу. Шаг, другой, опа! Падает в воду головой, стремительно уходит на дно залива. Вот так! Короткий всплеск, и покой воцаряется над бухтой. Мерцает вода, спокойно отражают грудью ветры великаны‑горы, безмятежно зеленеют рощи на скалах. Как же так?! Трясу хозяина за грудки, при поддержке и негодовании туристов. Эфенди, все гораздо лучше, чем вы думаете. Парень застрахован, семья получит кучу денег. А останься он в живых, то пришлось бы плыть за лодкой. А это — пять часов дополнительно к рабочему дню. По тройному тарифу! А у бедного капитана, нет таких денег. Пришлось бы уволить, рассчитать несчастного прямо на борту. И кому легче станет? Семье, которая осталась бы без кормильца, с безработным бездельником на руках? Киваю, ошарашенный. Во всем этом есть логика! Провожаем капитана и его команду, стараемся не глядеть на пузырьки, которые, нет‑нет, да и поднимутся со дна залива. Постепенно успокаиваемся. Едим рыбу. Один из друзей фитнес‑москвички плывет к берегу — словно дельфин, хвастается своим спортивным прошлым, — и возвращается с кругом, полным гранатов. Появляется бутылочка виски. Ракы. А вот и паленым запахло. Настоящая