Каш
Рассвет вполз в номер бестактной горничной, ткнувшейся в двери без того, чтобы постучать сначала. Я выгнал их обоих — горничную знаками, рассвет — шторами, которые поспешил задернуть. Но было поздно попытаться снова уснуть. На горе петухи и муэдзины перекрикивали друг друга. Я заглянул в щель между занавесками. На другой горе, молчаливой и самой высокой в округе, развевался турецкий флаг. Он здесь трепетал везде, вы могли быть уверены, что в мире может измениться все, кроме этого — киньте взгляд на Эверест, и оттуда вам приветливо помашет куском полотнища красный флаг с полумесяцем. Само собой, за чаевые. И кафе он уже там открыл. Ни минуты в этом не сомневаясь, я сполз с кровати. В бегстве Мустафы есть преимущество, грандиозное преимущество, понял я, намыливаясь, и быстро стирая пропыленные майку и шорты в раковине умывальника. Жидкое мыло вытекало из резервуара на стене неохотно. Оно выражало недовольство тем, что я не бросал в него монетки. Что же. Я снял пластиковую коробочку со стены — отлепил, это, как и многое здесь, оказалось бутафорией, — и раскрыл. Вылил все содержимое в раковину. Та запенилась гигантскими пузырями, изменившими мое лицо в зеркале до неузнаваемости. В открытую дверь балкона залетал холодок с гор. Я наскоро прополоскал вещи, просушил феном. На второй майке тот сломался, перегрелся. Неудивительно. Фен был ровесником переворота 70–хх годов. Может даже и 60–хх. Перевороты бывали здесь частым делом, рассказывал нам гид, но все это в прошлом. Послушать его, так здесь все в прошлом. Может, так оно и есть, решил я, прищурившись на балконе, и разглядев остатки античного города, над которым плескались волны бирюзового моря. Туда‑сюда. Морю, как котенку, никогда не надоедает играть. Под балконом кто‑то дико завопил. Потом еще. Коты, понял я. Котов здесь по тридцать‑сорок штук на душу населения. Коты лежали на набережных, отдыхали под автомобилями, попрошайничали на развалинах римских бань, отирались о подножия османских памятников. Никто их не прогонял, но никто и не кормил. От одного, особо резкого, вопля, у меня начала болеть голова. Так, страдая, я и спустился на лифте на этаж ресторана, пробежался мимо лотков с утренней едой. В углу уже сидели несколько туристов из моей группы. В первых трех лотках лежали яйца. Яйца вареные, яйца жареные, яйца рубленные, яйца тушеные. В следующих лотках обнаружилась картошка фри. Овощи. Маслины. Турецкие сладкие соусы в пластиковых тарелочках. Нарезки колбас, ветчин, сыров. Я накидал себе омлета, украсил его огненной половинкой помидора, сел в углу жевать. Официант поставил рядом с тарелкой чашку чересчур крепкого турецкого чая. Я принял, задумчиво поблагодарил, отвернулся к окну, сделал вид, что любуюсь видом. Тот и правда оказался хорош. Каш открывался, как будто сам Посейдон преподнес его нам на ладони. Что это за шум с утра под окнами, спросил я официанта, сметавшего несуществующие пылинки с запятнанной соусами скатерти. Опять коты? Нет, господин, в соседнем отеле, который имеет общий с нашим забор, случилось кошмарное происшествие. А именно. Какой‑то злой дух, а может и человек, располосовал горло парочке, спящей у шезлонгов возле бассейна. Самое удивительное, добавил молодой человек доверительно, женщина не подверглась насилию. Я глянул на официанта. Неудивительно, что ему это удивительно! Парню на вид было лет двадцать пять‑тридцать, я готов был биться об заклад, что он еще девственник. Разве что, какая‑то туристка из Германии или России сжалилась, и счастливчик смог снять их неловкий трах на мобильный телефон, чтобы с гордостью демонстрировать всему классу на день выпускников. Жениться здесь — дорогое удовольствие, а до брака мало какая девушка даст. Так они и мучаются, бедняги, перекатывая в карманах свои огромные шары, раздутые спермой, и глядя каждый день на баб в купальниках, в вызывающих купальниках, очень смелых купальниках, а то и без купальника — особенно этим грешат немки и англичанки в здешних краях — и не испытывая никакой надежды облегчить свое бремя. Разве что, жениться, наконец. Они и женятся, к тридцати пяти‑сорока годам, — отишачив на приданное, — на какой‑нибудь толстой, некрасивой землячке. Чтобы, наконец, в нее разгрузить. Но если им подвернется хотя бы один шанс, будьте уверены, от него не откажутся. Поэтому мой официант‑девственник не понимал маньяка. Чего добру пропадать? Если уж все равно зарезал, то почему не трахнул сначала? В крайнем случае, можно и после. Еще теплые… трупы вполне пластичны! Официант негодовал. Это выглядело так органично, так естественно. Я не удержался и дал ему на память одну лиру. Он поблагодарил меня с церемонной торжественностью. Можно подумать, мы подписывали акт о перемирии после долгой, изнуряющей войны. Кемаль Ордык Насасан и Влад