жасные, черные зубы, капля слюны на усах. Закрытый левый глаз, из правого уходит жизнь, тускнеет на глазах. Художник и впрямь справился с тенью! Я так понял, речь шла о том самом скверном старике с отвратительным характером, за который болтуна и посадили на кол, предварительно отрезав голову. А что, очень в турецком стиле! Иоанн, кажется. Само собой, над головой бабищи, которая тащила его голову на пир, сгущались черные тучи, где‑то за кулисами виднелось рассерженное лицо Бога‑отца, который, видно, решил дать походить своим слонам и офицерам, и покинул шахматную доску мироздания, дабы воздать парочкой молний. Готов ли я купить картину, спросил меня продавец. Послушайте, да это же не икона, показно возмутился я. Мужчина невозмутимо погладил бороду, показал мне сертификат. Самая, что ни на есть, икона. Просто для тех, кто понимает. Икона для взрослых. Восемнадцать плюс. Может, у меня нет денег? Нет проблем, икону упакуют и пришлют мне в отель, а при выезде я буду вынужд… в смысле, оплачу. Или нет денег вообще? О кей, икону доставят по домашнему адресу, а я оплачу позже. Карточки? Наличные? Может быть, у меня найдется свободная почка? Литра полтора крови, только, желательно, качественной? Я могу расплатиться парочкой своих здоровых зубов. На худой конец, месяц отработать на плантации при лавке икон, выращивать аутентичные апельсины для стола Его Святейшества патриарха. Что, нет? Да кто же я, черт побери, такой?! Гид группы, сказал я виновато. Голубчик, что же сразу‑то не сказали, воздел он руки к небу. Отволок меня на кухню, там налил чаю — даром, невероятно, — оставил в покое. В стеклянную дверцу я наблюдал за разгромом группы. Каждый волочил за собой уже маленькую походную лавку святых предметов, икон, каких‑то костей — мощи, догадался я, — черепа, лоскуты кожи… Моя группа напоминала команду грабителей могил. Святотатцев. Попы‑продавцы бегали вокруг них, сбрызгивали святой водой, размахивали перед лицом вениками. Я оставил чай на столе, и вылез из лавки через окно. Упал прямо на землю. Солнце ударило в макушку. Палило, я отполз в сторону, оставляя потный след на земле, и наугад ткнул пальцем в какой‑то кактус на столе, за которым сидела старуха в курдских шароварах. Та схватила плод, срезала кожуру, — та не поддавалась, пришлось помочь себе зубами! — и смачно харкнула остатки на салфетку. Показала палец. Одна лира. Что же. Я был в состоянии грогги, съел, не возражая. Прислушался к животу, внутренностям. Нет, вроде бы, еще не мой смертный час. Ымбырды абулды, сказала старуха. А, что, сказал я. Вкусненько, проскрипела за мной прокопченная новосибирская старушка, бесцеремонно толкнула, кивнула на кактусы. Пришлось врать, что это невероятно вкусные кактусы, завезенные в местные края самим Мехметом Завоевателем — это была его первостепенная задача, даже важнее захвата Константинополя, — и что… Она уже не слушала меня. Жадно чавкала мякотью, сплевывая гигантские косточки мне под ноги. Смотрела пристально в глаза. Скажите‑ка ей — короткий кивок на торговку — что я хочу купить парочку штук еще. А, хм, изы ды мукрбулды, сказал я, не теряя присутствия духа. Ара на, сказала курдка. Я молча протянул десять долларов, взял пару плодов, — торговка, собиравшая отдать всю свою тележку, изумилась, но не стала исправлять мою ошибку, — протянул соотечественнице. Сказал, с вас десять долларов. Та оскорбленно вытянула губы, раскошелилась. Вытерла пальцы о книжку, которую держала в руках. Я присмотрелся. «Русско‑турецкий разговорник». Вот они, первые тучи над ласковым небом Анталии. Я отвернулся, и дождался своего каравана невольников, тащивших из иконной лавки ненужные покупки. Разрешил оставить их в автобусе. Повел группу в церковь. Там уже густым дымом клубились туристы, в узком коридоре была давка, кто‑то пытался задержаться хоть на пару минут, чтобы рассмотреть фрески, но сзади напирала толпа. Приходилось идти вперед маленькими, но неотвратимыми шажками. Мы двигались, словно пехота испанской терции. Кто‑то тащил над головой зонтик, то и дело пропарывая щеки других зевак. Раздавались крики, брань. Над всем этим возвышался, выкинув руку в жесте благословения, сам святой Николай. Статуя казалась такой древней, такой аутентичной, что я не удержался и ценой собственной жизни, рискнул встать на колени и рассмотреть табличку у цоколя. «2009 год, скульптор Афанасий Иванов, в дар городу Патара» было написано там. Вставал я с трудом, избегая ног, и обуви 45–го размера, то и дело грозившей раздавить меня, словно клопа. Как видите, объявил группе, эта удивительная статуя, созданная еще при жизни святого в 3 веке нашей эры… После чего постарался пристроиться за небольшой французской группой, гид которой болтал на всю церковь. Замечательно! Я устроил сеанс синхронного перевода. Получалось славно, туристы глядели на меня с уважением, кроме подозрительной Агаты Кристи из Новосибирска. Мы текли ручейком по мрачным коридорчикам церкви, построенной Бог знает когда и Бог знает кем, перестроенной в 19, 20, а теперь и в 21 веках. Здесь служили непонятно кто, и приходил не поймешь кто, созванные на службу неизвестно кем. В общем, обычный памятник раннего христианства. Я распинался, словно их вождь на кресте, трогая камни на стенах, предлагая пощупать гладкий булыжник на полу, советуя обратить внимание на… Француз‑гид, гаденыш, заподозрил неладное и оторвался от нас неожиданным маневром как раз у алтаря. Пришлось сочинять что‑то второпях. В церкви было темно. В отличие от жизнерадостных язычников, использовавших ландшафт как часть архитектуры, христиане оказались угрюмы, мрачны и тупы. Куполом храмов эллинов было небо, христиане же заволакивали его угрюмыми тесаными плитами. Задней стеной амфитеатра греки избирали склон горы. Христианам непременно нужно было забросать ее горами булыжников. Ничего своего они, при этом, не придумали. Что такое базилика, как не изуродованный напрочь амфитеатр? В этой церкви, храме загадочного дедушки Мороза, якобы носившего детям подарки в мешках, алтарь вообще без всяких излишеств изобразили в виде амфитеатра. Очаровательная наглость. Я покачал головой, поделился кое‑какими своими соображениями — густо маскируя их преклонением перед святым местом, женщины группы замотали головы в платки, многие крестились, вздыхали и охали, — и повел их в особо мрачный коридор. Как я уже знал по указателям на английском языке, в этой пещере располагался сам епископ Николай. Ну, или как…. Мутная история! Вроде бы, он лежал тут, а потом его повезли в Венецию, но по пути святой решил сойти перекусить в ресторанчике на побережье где‑то в Малой Азии, а там его возьми да и разбери на мощи местный люд… Было это в веке 12–м, а в 14–м писали, что уже в 8–м, ну, и, как водится, исследователи века 20–го лишь напутали во всем этом, когда решили окончательно внести ясность в вопрос. Ясно лишь одно, гробница пустует. Но она каменная, она аутентичная и покрыта стеклом. Из‑за свечей можно было видеть лица людей, стоявших ко мне спиной, и окружавших гробницу плотной толпой. Мне бросилось в глаза лицо Насти. Раскрасневшаяся, с платком на голове, но в шортах, она стояла, прижав ладони к стеклу. Неужели молится? Ну, что за народ эти женщины! Каких‑то несколько часов назад… Я пробился вперед. Опыт игры в регби и маскировки под своего парня в университете сгодился, наконец. Спросил на ухо. О чем это вы тут молитесь. Узнаете сами, ответила она, помахала перед носом бумажкой. Сняла с себя серебряную цепочку с крестиком, бросила под стекло святому. Я заметил уже груды изделий: серьги, кольца, цепочки… Он зарабатывал и после смерти, этот Николай! Вот уж у кого нет никаких проблем с пенсионными накоплениями! Я все никак не мог успокоиться, и фотограф тоже, даже когда мы уже выбирались из церкви и отправились в отель. Я уселся на заднее сидение, изображая внимательный интерес ко всем этим россказням про особую пленку, пятый угол, седьмой градус, линзу СА‑95756, фокус Б‑947846, и прочую сектантскую болтовню. Дождался, пока парень начнет развивать теории про детей‑индиго и особенную энергетику места, — меня всегда удивляло, с какой ненавистью относятся к сказочникам‑попам сказочники — эзотерики, — и полез в багажный отсек. Нашел сумку своей новосибирской недоброжелательницы, аккуратно порылся, прикрываясь своей. Мог бы и не таиться! Фотограф, как и всякий, кто решил, что его внимательно слушают, ушел в себя. Он был сейчас, как Наполеон перед наступлением на Россию. Вещал Адольфом Гитлером в своем логове. На все у него было свое, особенное, мнение. Ушел в транс, прикрыл глаза, говорил, говорил, говорил. Разве не такие же — все остальные, утешал я себя, наскоро просматривая нащупанные в чужой сумке предметы. Запасной кошелек, и фотографии, вот и все, что мне было нужно. На снимке красовалось целое семейство, на оборотной стороне, разумеется, все подписаны. Я тщательно выписал имена, и первым же делом, заселившись в отеле, сбегал на почту. Дал телеграмму от имени Коли и Ники. Бабуля приезжай, у нас беда. Не все в порядке с Ксюшей, не хотим тебя пугать, но возможно все. Прилетай, любим, ценим. Вернулся, прогулявшись по рядам сувенирных лавок, натыкаясь повсюду на уродцев с черными фаллосами и фигурки Святого Николая. Понял, наконец, что речь идет об одной и той же заготовке. Просто в одной фигурке есть дыра для гигантского члена, а в друго