виде булыжника. Или… Стоп‑стоп, да чем же она отличается от стены в Приене? Ксантосе? Некогда размышлять, сзади подпирает гигантская толпа французов, немцев, вьетнамцев. Фотоаппараты, вскрики, жара, пыль. Вперед! Держимся за руку гида! Слепцами Брейгеля прорываемся наверх, в гору. Нет сомнений, что ждет нас там! Так и есть! Четыре колонны! Только вид теперь чуть слева! И гора, а как же. Кубарем скатываемся с нее. Скупаем по пути все, что можно. Падаем на площадку, где ждет автобус. Многих тошнит. Кто‑то в глубоком обмороке от обезвоживания. Плевать! Надо поторопиться. Нас ждет еще парочка античных городов, троечка древностей, и все равно, что они неотличимы друг от друга, как китайские солдаты из захоронения императора Пу И. Тем более, что и солдаты сделаны на той же фабрике, что и сувениры Приены. Дидима. Ксантоса. Илиаса. Какая разница? Под конец третьего города каждый из моих туристов мог бы организовать экскурсию по любому городу Римской империи. Нетрудно запомнить «хрущевку»! Глядя в лица самых стойких, я сомневался. Мы оставляли за собой кровавые следы. Ноги кровоточат. Жаркий ветер сдувает остатки надежды. Трогаемся. Я с тревогой смотрю на Анастасию. Хоть бы что! Даже капельки пота не вижу! Она объясняет, что это ее особенность — она не потеет, вообще, даже после двух часов в зале. Она и в зал ходит? А то как же! Разве я не почувствовал, какой у нее зад? Это все приседания. Я с ужасом понимаю, что у меня эрекция, хотя минуту назад я умирал. Шаловливо бьет меня по руке. Терпение, негодник. Впереди качается в такт дороге голова мамаши. Молча киваю в ее сторону. Настя прикладывает к моим губам палец. Обсудим позже. Все это вовсе не то, что ты думаешь, милый. Я в замешательстве. Внезапно из кустов на пыльную дорогу бросается человек со штативом. Так и есть! Забыли фотографа! А нечего отставать от группы! Подбираем его, причем на ходу, втягиваем в раскрытую дверь, уходим от погони других групп, устраиваем гонки с парочкой автобусов. Кого‑то сталкиваем в пропасть. Поднимаемся в гору. Неудачники пылают в ущелье, горит перевернутый автобус, несутся навстречу «скорые». Хохочем. День насыщен событиями. В Илиасе — площадка, пыль, сувениры, Иван, Иван, купи шляпа, — с ненавистью фотографируемся на фоне стены. Мимо проносятся мужчины в белых халатах, носилки покрыты простыней, на ней красное пятно. У бани нашли туристку‑одиночку. Девчонка из Новой Зеландии. Решила посмотреть на закат на развалинах античного города. Никому не сказала, ушла из отеля. И вот, на тебе. Еще вчера зарезали. Просто гиды не сразу поняли. Показывали труп с располосованным горлом, полагая, что это новая достопримечательность. Подарок от Министерства туризма. Когда вызвали «скорую», труп уже пах. Девчонка стала сине‑зелено‑красной, как национальный флаг Новой Зеландии. Протухший киви! Ну и дела. Группа мрачнеет, даже фотограф, который упал в обморок уже в автобусе, высовывается из окна и отдает честь погибшей туристке. Провожаем красный полумесяц взглядом. На небе появляется белый, это Луна начинает свое неторопливое шествие на трибуну Солнца. На лицах группы — усталость, отчаяние, но и надежда. Это же последний город в программе. А кто не хотел пляжа? Кто боялся, что недодадут античности? Получайте, мысленно мщу я. Веду своих молодцов и молодиц в гору. Каждая ступень дается, как вздох астматику. Многие работают в «тройках». Двое тащат, третий отдыхает. Меняются. Редакторшу журнала из Москвы, остановившуюся подобрать пару шишек особенной сосны, — пару цветков необычайного чертополоха, — решают побить камнями. С отсрочкой приговора. Просто сил на казнь не осталось. Двигаемся дальше. Наверху четыре колонны. Амфитеатр, будь он неладен, агора, рынок. Слышу, как в толпе туристов кто‑то распинается про «увяжаемых и богатейщих» людей города. Бросаюсь вперед, расталкиваю. Показалось. Да и Мустафа ли это был? Да и была ли эта ночь? Лучше не задумываться. Уцелел и ладно. На самой вершине горы с тоской смотрю на море. Вот оно, совсем рядом, поблескивает лужицей олова. Чем дальше от воды, тем я слабее, делюсь с Анастасией. Она берет меня за руку, не стесняясь группы. Глаза влажнеют. Нас благословляют. Ах, где их годы. Ну и тому подобное. Спускаемся через амфитеатр — к боковым воротам. Ликуем, как будто сами видели тонущие триремы персов. Выжили! Рассаживаю группу по местам. Пересчитываю. Хлопаю фотографа по щекам. Жив. Возвращаюсь, мельком гляжу на надпись. Приена. От жары все путается. Нет, все‑таки Приена. Странно. Мы же только что… Вновь откуда‑то появляется орел, он парит надо мной. Догадка охватывает меня одновременно со священным трепетом. Велю водителю, жестами, объехать город. Едва трогаемся, как группа, измочаленная днем беспрерывного марша в гору по камням, засыпает. Гляжу в окно, роняя голову на грудь, и спохватываясь. За полчаса объезжаем стену кругом. Она сплошная. В ней четыре входа. Над одним написано «Приена», над другим «Дидим». Третий вход — Ксантос, четвертый — Илиса. Так и есть. Это один город. От восхищения предприимчивостью турок даже сон уходит. Бодро колочу по щекам туристов на подъезде к отелю в Фетхие. Гоню на ужин, в душ, купаться. Обещаю, вру. И ночью тут море теплое, как молоко. Ночные огни «турецкой Ибицы» постепенно делают свое дело. Люди оживают, наряжаются, спускаются к ужину в вечерних нарядах. Раздав им паспорта, тащусь к себе в номер, становлюсь под душ. Ванная комната знавала лучшие времена. Между плитками — щель. Вода утекает не сразу. Кран — в ржавчине. Неважно. Наконец‑то вода! А завтра я опять встречусь с морем! Мылю голову. Слышу легкий шорох у двери, кричу, входи, конечно, и только когда шаги затихают за шторой душа, понимаю, что ключ‑то никому и не давал. Штора распахивается, мамаша Анастасии изо всех сил вонзает в меня нож. От неожиданности дергаюсь, поскальзываюсь, падаю, ударяюсь головой об ванную. Щели между плитками меня и спасли. Нож застревает, это мешает фурии быстро сделать в меня, — лежащего, застрявшего между узкими бортами ванной, — еще один, смертельный и наверняка, удар.