– А что они делают, когда ты выходишь?
– Я редко выхожу, – он попытался изобразить улыбку. – Думаю, идут за мной. Им плевать, если я их увижу. Они хотят, чтобы я их видел.
– И ты не сообщил, что они разбили твою машину?
– Зачем? Говр и так все знает.
– Но почему,черт побери? – взорвался я. – Почему весь огонь в твою сторону?
Он усмехнулся и пожал плечами. Но я знал; я заподозрил это, еще когда Дуэйн посоветовал мне оставить Пола Канта в покое. Человек с таким печальным сексуальным опытом, как у Дуэйна, особенно остро чувствовал чужую сексуальную ненормальность. А в Ардене все еще царили взгляды девятнадцатого века.
– Я немного отличаюсь от них, Майлс.
– О Боже, – выдохнул я, – ну и что с того? Если ты гей, то это только предлог для них. Почему ты позволяешь себя терроризировать? Ты должен был давно уехать из этой дыры.
Он снова улыбнулся:
– Я никогда не был храбрецом, Майлс. Я могу жить только здесь. Я ухаживал за матерью, ты помнишь, и она, когда умерла, оставила мне этот дом, – дом пах пылью и запустением, а сам Пол вообще ничем не пах. Он словно был где-то в другом измерении. Он сказал:
– Я никогда на самом деле не был... тем, что ты сказал. Просто люди чувствовали это во мне. Я тоже чувствовал, но здесь очень ограниченные возможности, – снова эта вымученная, бледная улыбка.
– И ты решил бросить работу и запереться здесь, как в тюрьме?
– Ты не я, Майлс. Тебе этого не понять. Я оглядел комнату, обставленную старушечьими вещами. Тяжелые неудобные кресла в чехлах. Дешевые фарфоровые статуэтки: пастушки и собачки, мистер Пиквик и миссис Гамп. Никаких книг.
– Нет, – сказал я. – Не понять.
– Ты ведь не можешь мне доверять, Майлс. Мы столько лет не виделись, – он затушил сигарету и запустил руку в свои густые черные волосы.
– Могу. Пока суд не признал тебя виновным, – сказал я, начиная проникаться чувством безнадежности, витавшим вокруг него.
Он издал смешок.
– Что ты думаешь делать? Сидеть здесь, пока они не решат, что с тобой сотворить?
– Все, что я могу – это ждать, пока все кончится. Если они поймают убийцу, то меня, наверное, восстановят на работе. А что думаешь делать ты?
– Не знаю, – признался я. – Я думал, мы сможем как-то помочь друг другу. На твоем месте я бы ночью выбрался из дома и уехал в Чикаго или еще куда-нибудь, пока все не кончится.
– Моя машина сломана. Да и куда мне ехать? – он снова улыбнулся. – Знаешь, Майлс, я немного завидую ему. Убийце. Он не боится делать то, что он делает. Конечно, он зверь, чудовище, но он делает, что хочет. Разве не так? – обезьянье личико смотрело на меня, по-прежнему улыбаясь той же мертвой улыбкой. За запахами пыли и старушечьих вещей угадывался еще запах давно увядших цветов.
– Как Гитлер. Тебе надо бы поговорить с Заком.
– Ты его знаешь?
– Встречался.
– Держись от него подальше. Он может доставить тебе неприятности, Майлс.
– Он мой фанат, – сказал я. – Он хочет быть на меня похожим.
Пол пожал плечами; эта тема его не интересовала.
– Похоже, что я зря теряю время, – сказал я.
– Да.
– Если тебе все же понадобится помощь, Пол, приходи на ферму Апдалей. Я постараюсь тебе помочь.
– Ни один из нас не может помочь другому, – он равнодушно взглянул на меня, явно ожидая, когда я уйду. – Майлс, сколько лет было твоей кузине, когда она умерла?
– Четырнадцать.
– Бедный Майлс.
– Бедный, – согласился я и ушел, оставив его сидеть там с дымящейся в руке сигаретой.
Теплый воздух снаружи показался мне невероятно свежим, и я глубоко вдохнул, спускаясь с крыльца Пола по ветхим ступенькам. Грудь мою распирали не очень понятные чувства. Я оглянулся, понимая, что, если меня кто-нибудь заметит, мне несдобровать, и заметил то, чего не разглядел, когда шел к Полу. В углу двора возле забора стояла собачья конура, откуда в густые заросли травы уходила туго натянутая цепь. С похолодевшим сердцем я сделал два шага вглубь двора. Собака лежала в траве с цепью вокруг того, что было ее шеей. Черви облепили ее, как живое покрывало.
Я поспешил прочь. Ужасное зрелище стояло перед моими глазами, даже когда я вышел за ворота и пошел по переулку.
Когда я прошел футов тридцать, напротив меня появился полицейский автомобиль, закрывая мне выход. За рулем сидел крупный мужчина и смотрел в мою сторону. Я обернулся – другой конец переулка был свободен, – потом опять посмотрел на человека в машине. Он помахал мне. Я пошел вперед, убеждая себя, что, собственно, ни в чем не виноват.
Это оказался Белый Медведь. Он открыл мне пассажирскую дверцу, и я обошел машину и сел рядом с ним.
– Да, ты молодец, – сказал он. – А если бы кто-нибудь тебя увидел? Я не хочу, чтобы тебе оторвали голову.
– Как ты узнал, что я здесь?
– Допустим, догадался, – он смотрел на меня с добрым, почти родительским, выражением – Час назад мне позвонил парень со станции техобслуживания по имени Хэнк Спелз. Он сказал, что тысдал в ремонт машину и указал чужую фамилию.
– А откуда он знает, что она чужая?
– Ох, Майлс, – вздохнул Белый Медведь, трогая с места. Мы свернули и плавно поплыли по Мейн-стрит, мимо Зумго, булочной, бара Фрибо. – Ты ведь известный человек. Прямо как кинозвезда. Мог бы ожидать, что тебя узнают, – мы доехали до здания суда, но он не свернул в участок, как я ожидал, а продолжал ехать прямо, через мост. Мимо пролетели несколько домов, ресторан, боулинг-клуб, и мы выехали на простор полей.
– Я не думал, что чинить машину под чужой фамилией – это преступление, – сказал я. – Куда мы едем?
– Так, проедемся. Конечно, это не преступление. Но это глупость. Тебя все равно все знают, и это только наводит таких олухов, как Хэнк, на подозрения. И скажи, Майлс, какого чертаты сказал именно эту фамилию? – При слове “черта” он стукнул кулаком по рулю. – Ответь мне! Почему из всех фамилий ты выбрал именно Грининг? Не надо напоминать об этом людям, парень. Это в твоих же интересах.
– Я слышу это с первых минут в Ардене. Белый Медведь покачал головой:
– Ладно. Забудем об этом. Надеюсь, Хэнк тоже забудет. Что тебе сказал Пол Кант?
– Он ничего не знает. И уж конечно никого не убивал. Он боится даже выйти в магазин за продуктами.
– Это он тебе сказал?
– Он боится даже выйти и закопать свою собаку. Я увидел ее, когда уходил. Он не способен никого убить.
Белый Медведь опять покачал головой и поерзал на сиденье. Ему явно было тесно. Мы отъехали уже довольно далеко – за деревьями блестели изгибы реки Бланделл.
– Это здесь рыбаки нашли Гвен Олсон? Он вскинул голову:
– Нет. В паре миль внизу. Мы проехали то место пять минут назад.
– Зачем?
– Что “зачем”?
Я пожал плечами; мы оба знали, зачем.
– Я думаю, твой друг Пол Кант не все тебе сказал.
– Ты о чем?
– Он предложил тебе что-нибудь, когда ты пришел? Ну там, кофе или сэндвич?
– Нет. С какой стати? – тут я сообразил. – Ты хочешь сказать, что он не выходит из дома? Что он уморил свою собаку голодом?
– Ну, он уморил или кто-нибудь избавил беднягу от мучений – не знаю. Но я знаю, что Пол Кант не выходил из дома уже около недели. Если только по ночам.
– А что же он ест?
– Должно быть, консервы. Или ничего. Теперь ты понимаешь, почему он ничем тебя не угостил.
– Но почему ты...
Он поднял руку.
– Я не могу заставить человека выйти из дома и пойти в магазин. Да так оно и лучше. Это может избавить его от неприятностей. Ты видел часовых у его дома?
– А ты не можешь их убрать?
– А зачем? Я думаю, Майлс, тебе нужно кое-что знать про Пола. Сомневаюсь, что он это тебе рассказал.
– Он рассказал мне все, что считал нужным. Белый Медведь развернул машину и поехал обратно к Ардену. Мы доехали почти до самого Бланделла и не встретили ни одной живой души. Радиотелефон что-то крякнул, но Говр игнорировал его. Он ехал так же неспешно, следуя плавному изгибу реки.