Как ни странно, но что живешь не в обыкновенной мазанке — на корабле, понимаешь сразу. Вокруг пустыня, весь мир вымер, нигде нет ни души, мысль, что спаслись лишь мы, лишь оказавшиеся на Ковчеге, не удивляет.
Колея железной дороги, строя которую, полегли сотни тысяч верблюдов — кости их и сейчас бордюром обрамляют всё железнодорожное полотно, — проходит примерно в пятнадцати километрах от нашей кальдеры. Кормчий вперемешку и на равных называет их то природными странниками пустыни, то ее кораблями.
Была разветвленная и весьма хитро устроенная сеть подпольных кораблей — убежищ, где странники находили приют и помощь.
Один молится Богу ногами, другой, как Давид — плясками и пением, третий, как греки — статуями, иконами, прочим, что человек делает руками.
Папка № 2 Москва и Вольск, март — апрель 1957 г
Провел на корабле пять месяцев. Отец очень привязан к кормчему, тем не менее приходится ему нелегко. В сущности, два старика (Капралов, конечно, покрепче), а окрест на пятьдесят верст ни одной живой души. Эту зиму как-то протянули, а дальше, если не уговорю отца вернуться, придется переселяться к ним.
С Лубянкой без движения. Отцовский сослуживец говорит, что решение принято, но пока тормозится. Тем не менее верит: к следующей весне архивы откроются. Может, не все и не сразу.
В Старицу больше не пиши, я сейчас у матери. В Москве пробуду до мая, затем — в Казахстан. Пока оба (отец и кормчий) живы, так там и останусь.
Два месяца ездил и только вчера вернулся на корабль. Был в Старице — прощался и забирал вещи, потом март с куском апреля у мамы и уже на обратном пути на неделю остановился в Вольске у Таты. У нее в сарае еще с довоенных времен лежит весь мой «детский» архив. С годами о таких вещах вспоминаешь чаще, и вот не удержался, взял несколько папок — первых попавшихся — с собой на корабль. Если в самом деле пущу корни в Казахстане, решу вопрос и с остальным.
Я на корабле. Взял у тебя в сарае три «детские» папки. Воды утекло много, и сейчас если и помню, что там, — не твердо. Был ли во всем этом толк — не знаю. Пока по сему поводу колеблюсь. Если найду любопытное, перебелю и пошлю обратно в Вольск. Так сказать, верну к месту постоянной дислокации.
На письмах, что у тебя взял, даты 1931–1941, получается ровно десять лет.
Посылаю первую порцию. Если прочтешь, буду рад. Все-таки это и твоя жизнь.
Папка № 3 Казахстан, май 1957 — сентябрь 1958 г
Был в Москве, навестил мать. Сейчас уже в Казахстане. Отец пока тянет, но сил немного. Чуть переменится ветер — ему совсем худо. Задыхается так, что синеют губы.
Раньше один, теперь со мной Капралов, навьючив козла камнями по числу, весу своих и чужих грехов, отправляет бедную скотину, куда и должно с такой поклажей, то есть в ад.
Не знаю, читал ли кормчий Данте, но уверен, о «Комедии» слышал. Во всяком случае, отдавая распоряжения, куда вести козла, он делает это так, что мне понятно: у каждого греха своя цена, свой круг ада. Кальдера — ворота в антихристову бездну, и кормчий, признавая нынешние порядки, делит ее на пункты и подпункты одной и той же 58-й статьи Уголовного кодекса РСФСР — Контрреволюционная деятельность. Правда, из-за этого получается не девять, как у Данте, a четырнадцать кругов. Но главное не это, а то, что и для кормчего что совершенное преступление, что мысленный грех, умысел — равно тяжелы.
Боюсь, одними молитвами со злом не совладать; необходимы и козлы отпущения.
Убежден, что и тот, кто построил корабль в здешних краях, знал о Данте. Местность, которая бы так походила на ту, что описал флорентиец, найти нелегко.
Про того из двух животных, кому выпал жребий стать искупительной жертвой, кормчий редко когда говорит. Другое дело — козел отпущения. Выбрав несчастного из стада, он возлагает на него свои грехи и грехи всех остальных, после чего велит отвести беднягу в пустыню, в страну обрывов. Так он называет нашу кальдеру. Возвращаясь, прежде чем войти в дом, я должен омыть лицо и руки.