Разговор о письмах впереди, предваряя его, Блоцкий не без торжественности объявляет, что в этом году труппа будет ставить революцию. Она уже началась, говорит он, и, хотя пока ее территория — один «Ревизор», нет сомнений, что, как при лесном пожаре, завтра вспыхнет, займется вся Россия. Революция, продолжает он, — та печка, от которой мы и будем плясать. Именно ей придется держать каждый эпизод, каждую сцену пьесы.
Первое, что следует помнить, репетируя, затем и играя революцию, втолковывает нам Блоцкий, — ее законы. Они непреложны. Везде и всегда одни и те же. Хоть раз их нарушив, революция сдувается, так ничего и не достигнув, уходит в песок. Эти законы, продолжает Блоцкий, любой революционер знает как дважды два. Для Гоголя, когда-то читавшего в университете курс всеобщей истории, они тоже не тайна. Главное, о чем нельзя забывать, — революция по своей природе штука сугубо демократическая. Ее основа — признание полной, никем и ничем не ограниченной народной правоты. Правоты с начала и до конца.
Раньше, говорит Блоцкий, Гоголь держал сторону аристократов, избранных. Именно от ценителей, немногих посвященных ждал одобрения своей пьесы. Переписка его со Щепкиным (да и не только) не оставляет на сей счет сомнений. Однако затем, пусть и несмело, шажком, когда дописана Развязка — как на Содом, уже не оглядываясь, он порывает с прежними единомышленниками. В письме к Жуковскому от 10 января 1848 года, говорит Блоцкий, Гоголь пишет, что смех его вначале был добродушен, ни цели, ни желания кого-либо осмеять у него не было, и, когда обнаружилось, что на него обижаются и даже сердятся в полном составе сословия и классы общества, он был сначала изумлен, а потом задумался: «если сила смеха так велика, что ее боятся, стало быть, ее не стоит тратить по-пустому».
Из этого, продолжает Гоголь, и произрос «Ревизор», пьеса, в которой он попытался собрать всё дурное, какое только знал, и с целью произвести доброе влияние на общество, разом над ним посмеяться… Впрочем, пишет Гоголь, к сожалению, ему это не удалось, в комедии стали видеть желание осмеять не отдельных чиновников, а узаконенный порядок вещей и правительственные формы. Конечно, он был сердит и на зрителей, которые его не поняли, и на себя самого. Кончается же письмо тем, что единственное, что ему тогда хотелось, — это убежать от всего. Душа требовала уединения и строжайшего обдумывания своего дела. Развязка к «Ревизору», подводит итог дня Блоцкий, и стала ее результатом.
Блоцкий всё время двоит след, нанизывает петлю за петлей. С утра речь снова о революции. То, что было накануне, отчасти развито, отчасти просто повторено. В центре, как и раньше, правота, как он ее называет, торжествующая правота революции. По Блоцкому, она составится из многих разных правд, больших и совсем маленьких, каждый угнетенный, каждый униженный и оскорбленный внесет в нее свою лепту. Ни одна слезинка не упадет даром, в революцию все они сольются в одно, и этот потоп захлестнет землю. На корню уничтожит царство греха. После обеда Блоцкий вернется к двум гоголевским ролям в «Ревизоре», но пока речь только о революции. Ее враги, продолжает он, будто пономарь, твердят, что революция — чужая, приблудная овца, этакое перекати-поле, гулящая баба без роду и племени. Но они лгут. Революция своя, корни ее тут, она плоть от плоти нашей земли. Вообще, говорит Блоцкий, революции везде и всегда исконны, они природны и изначальны. Они та вечная правда о Творце, Создателе всего сущего, над которой надругались идолопоклонники. Революционерами, продолжает Блоцкий, мы зовем тех, кто посреди царства греха — оно, как известно, раскинулось от края земли и до края, — не жалея живота своего, собирает остатки семени Иакова.
Поначалу этих праведников, ради которых Господь обещал Лоту пощадить Содом, всего-то с десяток. Но именно они, ныне последние, с Божьей помощью вновь станут первыми. В столпотворении Вавилона революционеры ищут и ищут Израиль, святой народ, и что за разница, каким именем они его назовут: крестьянская община или пролетариат. Важно, что их помыслы — спасти человека от греха, увести потомство Иакова в пустыню. Туда, где около горы Синай Господь со скрижалями Завета ждет свой народ. Но все Египты и все фараоны отпечатаны под копирку, почти ликуя, объясняет труппе Блоцкий, и просто так Израиль они не отпустят, они ни перед чем не остановятся, лишь бы и дальше удерживать его в рабстве. Оттого гнев Божий неизбежен. На нечестивцев он обрушивается будто камнепад. Чередой идут казни, после которых никого и никуда вести уже не надо — вокруг так и так пустыня.