— Блаженный Августин ты, сынок, вот, что я тебе скажу. Ладно, веруй, коль так. С верой, равно как с надеждой, жить легче.
Помогла ли ему именно эта вера, неизвестно. Нежданно-негаданно шахтерская карьера Бориса Федоровича закончилась. Трудовую деятельность в качестве осужденного по 58-й статье, пункт 6 (подозрение в шпионаже) он продолжил на поверхности земли в строительной бригаде, разнорабочим. Будто какие-то силы сговорились сначала дать ему попробовать, почем фунт лиха, а потом ослабили хватку.
Строительная бригада тоже не конфета, хоть и появилась возможность время от времени разгибать спину, а то и посидеть в укромном уголке вместе с другими филонщиками. Тоже и бригадир попался не сволочной, а с пониманием.
Работяги приняли Бориса Федоровича настороженно. Коллектив бригады был, как говориться, притертый, а у нового человека мало ли что может быть на уме.
Но открытую и бесхитростную душу его скоро постигли и перестали коситься. Штукатур Фомченко, человек с умным прищуром, однажды ткнул его в бок кулаком:
— А ты, цыган, ничего мужик. Не тушуйся, поладим.
Странно, в тюрьме, да и теперь, в зоне очень многие в нем узнавали цыгана. Голова обрита, передние зубы выбиты, черен с лица, — так и остальные белизной не отличаются, — а вот, поди ж ты. И не то, чтобы ему кличку такую давали, нет, его распознавали именно по национальной принадлежности.
«Интересно, — думал Борис Федорович, — сколько лет пробыл русским, и вдруг обратно в цыгана превратили». Он думал об этом без всякой обиды, снисходительно усмехаясь в душе.
А в иные, особенно тяжелые минуты в глубине шахты, ему начинало казаться, будто этих русских лет в его жизни и не было. Ни колонии не было, ни комсомола, ни института, ни интереснейшей работы в Ташкенте, ни жены, ни детей, ни даже самого опасного периода — войны. Казалось, будто он из табора сразу шагнул в застенок.
Чтобы избавиться от наваждения, ему приходилось совершать духовное усилие и ждать, чтобы прошлое возвратилось на свои места.
И тогда всплывало перед внутренним взором милое, улыбчивое лицо жены Любушки, славные мордашки детей, приходили на память фронтовые друзья. Видел их, словно вчера расстались, словно он продолжает быть с ними, в кругу священного фронтового братства.
Да пусть бы он до конца своих дней сидел в землянке под Сталинградом, чем зона! От этой мысли ему становилось во сто крат больней.
На строительных работах Борис Федорович тоже не задержался. Месяца через полтора его вызвали к начальнику лагеря.
Борис Федорович явился, отрапортовал, как положено, краем глаза приметил находившегося в кабинете незнакомого человека в штатском, и сердце его екнуло. Дело пересмотрели! Они пересмотрели дело без всякого письма и просьб с его стороны…
Но ему задали совершенно неожиданный вопрос:
— Почему скрыли высшее образование?
У Бориса Федоровича опустела голова, непроизвольно сжались и разжались кулаки. Он равнодушно пожал плечами.
— Меня никто не спрашивал.
Штатский вертел в руках какую-то бумажку.
— Вы гидромеханик?
— Да.
— В насосах разбираетесь?
Борис Федорович усмехнулся уголком рта.
— До войны разбирался, сейчас не знаю.
— Значит, разбираетесь.
Так Бориса Федоровича переквалифицировали в помощники мастера к шахтным насосам.
Он был рад и не рад новому повороту в карьере. Не работы боялся, машина германского производства была хорошо знакома. Беда в другом. Ему снова пришлось спуститься в шахту.
Насосное отделение — не узкий штрек, и свету здесь не жалели. Но все равно, под землей. А под землей Борис Федорович все-таки чувствовал себя неуютно.
В отделении стояло три насоса. Два в работе, третий на профилактике. Заканчивалась профилактика, подключали отлаженный механизм, другой в ремонт.
Если смотреть с точки зрения здравого смысла, новая работа не шла ни в какое сравнение с его первым опытом в качестве каторжанина. Впервые за долгие месяцы к Борису Федоровичу вернулось чувство собственного достоинства.
Но ответственность! Он никогда не боялся ответственности, никогда не перекладывал ее на другие плечи. Но не в таких же условиях!
Не приведи бог, какая-нибудь значительная неисправность — все! Вода хлынет в шахты, людям некуда будет деться. А крайним окажется он!
«И тогда, дорогой товарищ Попов, поставят тебя к стенке, можно не сомневаться», — почти весело думал Борис Федорович, отвинчивая болт клапана.