Следующий вопрос капитана ошарашил Бориса Федоровича. У него даже брови поползли вверх.
— Вы коммунист?
Борис Федорович опустил глаза, двинул желваками и через силу глухо выдавил из себя:
— Я исключен из партии.
— Это мы знаем. Но в душе ведь вы остались коммунистом, не так ли?
«На кой черт тебе моя душа?» — подумал Борис Федорович, криво усмехнулся и глянул в глаза капитана.
Капитан весело хмыкнул.
— Вы не ответили на мой вопрос. Да или нет?
— Да, — выдавил из себя Борис Федорович, и сам подивился тому, как трудно далось ему это «да». С чего бы вдруг?
— Очень хорошо, — прозвучало в ответ, — раз так, я призываю вас начать оказывать нам небольшую помощь. Подождите, — сделал он предупредительный жест, — не торопитесь с ответом. Подумайте. У вас сейчас неплохая работа. Со своей стороны мы постараемся сделать некоторые послабления в смысле условий жизни. Питание там, то да се. Ну, сами понимаете. Может случиться, поможем и срок скосить.
Борис Федорович похолодел. Они хотят сделать из него стукача, вертухая! Страх охватил его, парализовал волю. Мелкий подлый страх из области чего-то атавистического. Ведь если в их власти скосить срок, в их власти и увеличить его. Перевести на другую работу… Ему вдруг смертельно жалко стало расставаться с полюбившимися умными машинами, даже с мастером Калюжным и его привычкой мурлыкать себе под нос один и тот же мотивчик полузабытой довоенной песни.
Он ответил капитану так, словно не он говорил, а кто-то другой за него, глухим простуженным голосом.
— Я не смогу быть полезным вам.
Капитан сделал предупредительное лицо.
— Но я же не пояснил, что от вас требуется.
— Что тут понимать? Я… не смогу.
— Значит, не хотите сотрудничать с нами?
— Нет.
Капитан растянул в улыбке рот.
— Интересно узнать почему?
Борис Федорович чуть было не попал в расставленную ловушку. Ответить на прямо поставленный вопрос было необычайно трудно. Мысли сжались в поисках ответа, и вдруг он пришел сам собой.
— Видите ли, я по происхождению цыган.
— Цыган? — капитан искренне удивился, и в голосе его послышалось разочарование, — но в вашем деле написано «русский».
— Написано, да. Только это неправда. Еще в колонии, когда на рабфак поступал, переменили. Но я цыган. У нас не принято.
— Что не принято?
— Ну, вот, ваше предложение.
Капитан не стал больше с ним разговаривать.
— Ступай, коли так. Цыган.
«А интересно, — весело подумал Борис Федорович, уходя от опера, — неужели нашего брата и впрямь в стукачи не берут?»
Он стал ждать для себя перемен к худшему. Время шло, ничего не происходило.
Это случилось через месяц и восемь дней. Бориса Федоровича затребовали в административное здание. Подтянутый, в аккуратно пригнанной форме, широкоплечий лейтенант с откормленной харей не поднял глаз на вошедшего. Он разбирал на столе какие-то бумаги. Борис Федорович минут пять простоял у двери, мял за спиной в руке сдернутую с головы шапку.
Наконец, лейтенант удостоил Бориса Федоровича беглым взглядом, потянулся к отдельно лежащему листку, буркнул:
— Подойди.
Борис Федорович сделал два шага вперед.
— Писал письмо на имя товарища Сталина?
— Писал.
— Дело пересмотрено.
При этом лейтенант взял двумя короткими пальцами листок. Сердце Бориса Федоровича тревожно затрепетало под телогрейкой.
— В деле допущена ошибка. Наказание в виде лишения свободы в исправительно-трудовых лагерях сроком на 10 лет заменяется новым, на 15 лет. Подпиши. В случае отказа десять суток карцера. Вот ручка. Здесь подпиши. Все. Можешь идти.
Расписавшись за получение нового срока, Борис Федорович повернулся и вышел из помещения. На дворе окончательно стемнело. Ряды одинаковых, приземистых бараков казались слепыми в лучах прожекторов. На какой-то миг привычная картина внезапно сдвинулась с места и поплыла перед глазами. Нет, не все в порядке было у него со здоровьем. Не все. Пусть не болит больше рана, но странные головокружения раз за разом, все чаще начали посещать его. Он зажмурился, постоял на месте. Возле административного здания царила приятная вечерняя темнота. Луч прожектора не доставал сюда, лишь светилось изнутри окно только что оставленного им кабинета.
Борис Федорович поднял голову к небу. Взор его привычно отыскал безымянную голубую звезду. Было совсем неинтересно знать, как она называется — Вега ли, Альтаир. Это была ЕГО звезда. Вот она взошла и стоит над дощатой стеной, отделяющей его от иного, вольного мира. Далекая, бесстрастная. Но Борис Федорович был благодарен звезде уже за сам факт ее существования. Ее-то отнять у него, пока жив, никак не могли. Он вздохнул и поплелся в переполненный смрадный барак.