В Симферополь приехали на следующий день. Сдали вещи в камеру хранения, и отправились искать Мэмэ. Это оказалось несложно, дом находился в двух кварталах от привокзальной площади.
Поднялись на второй этаж. Наталья Александровна робко, всего один раз нажала на кнопку звонка. Дверь отворилась, высокая женщина, в цветном платье и коротко остриженными темными волосами появилась на пороге. Она всплеснула руками, глаза ее радостно округлились, и Ника чуть не оглохла от радостных криков.
Марию Михайловну Козинцеву родители увезли в эмиграцию в десятилетнем возрасте. Один за другим отец и мать ее скончались в тридцатых годах во Франции. Жизнь Мэмэ мало, чем отличалась от жизни ее сверстников из низших слоев эмиграции. Разве что окончила она не французскую коммунальную школу. Отец определил ее в одну из немногих русских гимназий в Париже. Мэмэ прекрасно училась, но получить высшее образование не смогла, все ограничилось курсами машинисток-стенографисток.
Собралась замуж, но свадьба не состоялась. Жених ее погиб во время войны на линии Мажино.
Мария Михайловна не долго раздумывала. После появления на свет Указа 1946 года получила советское гражданство и отправилась на родину. В одном вагоне с Улановыми, Панкратом и Понаровскими. Так состоялось их знакомство. Мэмэ ехала к бабушке, на обжитое место. Бабушка имела в Симферополе отдельную двухкомнатную квартиру.
Среди несметного числа представителей человеческого рода иногда встречается особая разновидность. Если бы ее не было на белом свете, многообразие людских характеров, палитра, если можно так выразиться, непоправимо бы пострадала. Очень часто этих людей называют блаженными. Возможно даже, что это справедливо с точки зрения тех, кто к предлагаемой к рассмотрению категории не относится.
Эти люди открыты добру. Творить добро для них не обязанность, не долг — это их естественное состояние. Именно такими были Мэмэ и ее бабушка.
Они жили с постоянным чувством вины перед человечеством, чужая боль была и их болью. Свою вину за чужие бедствия они старались загладить, пусть незначительной, по мере сил и возможностей, разумеется, благотворительной деятельностью.
При этом Мэме бесконечно страдала, сознавая всю ничтожность своих благородных порывов. Ей казалось, что люди ждут от нее чего-то большего, но чего, именно, не говорят в силу застенчивости и нежелания перекладывать свои беды на ее плечи.
Чужая беда, чужие неполадки, все вызывало в сердце Мэмэ мгновенный отклик, и она бросалась помогать тем, кто просил о помощи. Если не просили, она все равно пыталась помочь.
Ей и бабушке было совестно, что вот живут они в отдельной благоустроенной квартире, но, как подумаешь, сколько людей нуждается в жилье, сколько их мыкается по свету бесприютных, бездомных! Поэтому у Мэмэ постоянно проживали, и временно, и подолгу, знакомые, не вполне знакомые и даже просто знакомые знакомых.
Если у них просили в долг, они готовы были отдать последние гроши. Плачущий чумазый ребенок на улице мог сделать Мэмэ совершенно несчастной, а уж если ей удавалось успокоить его и утешить, радости не было границ. Она подбирала бездомных котят, и потом хлопотала с их устройством, и непременно в хорошие руки. У самой у нее жила на покое старая белая кошка и собака Тото, помесь пуделя с болонкой.
Мэме и бабушка восторженно встретили наших путешественников, с жаром заверили, что они никого нисколько не стеснят и принялись хлопотать.
Первым делом, Мэмэ взялась за Нику. Нагрела титан и собственноручно искупала ее в жарко натопленной ванной. И пока бабушка хлопотала у плиты и пекла пирожки с картошкой, Мэмэ растирала девочку мохнатым полотенцем, шептала что-то ласковое. Потом накрутила на палец пряди волос, чтобы кудри лежали красиво.
Ника смотрела на свою неожиданную няньку влюбленными глазами и, перескакивая с одного на другое, рассказывала, как они ехали на поезде, и как ее не могли оторвать от окна, а она все смотрела, смотрела, и никак не могла насмотреться.
Вечером сытую, чистенькую Нику уложили спать, и взрослые собрались в большой комнате у круглого стола с бархатной скатертью, постеленной по случаю приезда дорогих гостей. Посреди стола поставили пепельницу в виде огромной раковины и мужчинам разрешили курить. И хотя прием гостям был оказан самый радушный, Сергей Николаевич и Панкрат казались разочарованными. По словам хозяек, снять дешевую квартиру в Симферополе было практически невозможно. С пропиской дело обстояло еще сложней. Даже для Мэмэ прописка у родной бабушки обернулась многомесячными мытарствами и хождением по различным ведомствам и инстанциям.