Конечно, порой меня на меня накатывало сюрреалистическое ощущение абсурда происходящего, но я вполне успешно гасила его. Главное было не задумываться. Мы выпускали специалистов, которые шли работать в «Магнит» и «Пятерочку», Пенсионный фонд или Регпалата считались отличным вариантом. В школе оседали единицы, как правило, или махровые троечники, или идеалисты-фанатики с отличными оценками. Кто-то находил место в СМИ, но это тоже была пара человек с каждого курса. Люди, наделенные здравым смыслом, после получения диплома сматывали удочки в направлении Москвы и Питера (как они выживали там, я не знаю, но подозреваю, что им тоже было непросто). Ночами я писала и переписывала статьи, которые читало от силы пять человек включая моего научного руководителя и главного редактора. Публиковать их приходилось часто за свой счет, потому что очереди в бесплатные журналы были огромные. Сборник с материалами какой-нибудь международной научно-практической конференции мог готовиться к печати год, два, а то и больше…
Точно так же за публикации платили и уже сложившиеся ученые, с научными степенями и званиями. А без определенного количества статей, напечатанных за несколько лет, нельзя было пройти переизбрание на кафедре, то есть люди могли банально потерять работу. Сверху нас постоянно заваливали огромным количеством отчетности, заполняя которую, перед Новым Годом и летними каникулами, сидел весь педагогический состав…
Одним словом, маразм крепчал, деревья гнулись. Помню, как-то, пытаясь разобраться в свежих требований к отчету по научно-исследовательской работе, я заметила:
– Ну, с точки зрения логики…
– А логики здесь никакой нет, – тут же объяснила мне завкафедрой. – О логике, Вера, тут даже не слышали.
Но… Дело в том, что постепенно у меня вообще возникало все больше сомнений в актуальности филологии. Количество бюджетных мест закладывалось в советские годы, когда было много деревенских школ, большая часть из которых на сегодняшний день уже просто закрылись. И детей стало меньше, и учились они в больших городских школах, поэтому столько педагогов, сколько мы выпускали, просто не требовалось. Скажу сразу, видимо, государственные мужи придерживались того же мнения, потому что и количество бюджетных мест, и соответственно нагрузка год от года сокращались. К сокращению нагрузки привел, к слову, и переход на бакалавриат, ведь студенты теперь учились на год меньше, а в официально поощряемую магистратуру шли единицы. Но все же вовсе прикрыть институт наверху, видимо, не решались, и худо-бедно он жил дальше.
Все это было печально, но я и сама уже не была уверена, что мы занимаемся хоть чем-то осмысленным… Кому нужны в современном мире литературоведение и языкознание?.. Для чего все это?..
А ведь работа в институте и лицее при всей моей увлеченности была для меня все же не более чем средством заработка. Главным было другое.
Мое священное. Мое тайное. Мое ненаглядное.
Собственное творчество.
Вообще, когда по долгу службы читаешь Эко и Кафку, Бодлера и Камю, очень быстро начинаешь осознавать конечность своих возможностей. Если ты не совсем дурак, то довольно скоро соображаешь, где ты и где они. В студенчестве, заваленная лекциями, практическими работами и чужими текстами, я прекращала писать на полгода и больше. Просто было некогда – и как-то смешно пытаться, когда те, кто реально мог, сделали уже столько…
Но потом это прорывалось опять – и казалось, что все равно мне есть что сказать, именно мне, именно сейчас. Может быть, это было болезнью, может быть, даром, я как-то не задавалась этим вопросом. Оно просто было во мне – всегда.
В юности меня познакомили с теорией переполненного стакана. Это значит, когда в тебе чего-то слишком много, оно неизбежно выплеснется в мир. Если много-много читать, однажды ты непременно захочешь что-нибудь написать.
Не знаю, не знаю. По-моему, во мне это было всегда. Я сочиняла истории сколько себя помнила, а освоив буквы, просто научилась их записывать.
Самокритика сочеталась во мне с чудовищной гордыней. Вообще-то это было нормально, у любого автора раздутое эго, но я не особо рефлексировала по этому поводу. К примеру, на факультете была своя литературная студия, но я просто туда не ходила, считая, что там низкий уровень. Он действительно был низким – я читала то, что публиковали участники студии в разделе «Проба пера» на последней странице факультетской газеты. Но все же там можно было найти новых читателей и получить какие-то дельные замечания… В те годы меня это мало интересовало.