Но вот дальше произошло нечто неладное… И как это понимать? Львов был в растерянности. Государь прибыл в Зимний, куда вызвал для доклада министра внутренних дел с помощниками… и никуда не поехал. Что это? Неужели крайне осторожный господин Протопопов рискнул, взял на себя ответственность и доложил царю о готовившемся перевороте. В то, что следаки охранки не были в курсе надвигающихся событий, Георгий Евгеньевич никоим образом не верил. О заговоре знали многие, поскольку он был, так сказать, «на злобу дня» принят всем обществом государства Российского. Подозревали намного же больше, даже молочницы с Выборгской стороны могли сказать, что готовится устранение природного царя. И Протопопов знал… но не считал должным что-то предпринимать. Тут, с назначением Николай Александрович Романов откровенно опростоволосился[1].
(князь Львов — депутат Государственной Думы)
То, что события пошли не по плану вносило в заговор весьма неприятные коррективы. Необходимо реагировать на изменяющуюся обстановку, но перед этим надо сообразить, каким образом эта обстановка переменилась. А вот с достоверной информацией (что оказалось неожиданностью) было весьма туго.
И тут раздался звонок, а через несколько секунд в кабинете князя возник взъерошенный, похожий на вытащенного на берег со дна морского ежа Александр Иванович Гучков — главный вдохновитель заговора против императора Николая. Надо сказать, что свержение монарха, но не монархии — было личной целью председателя Государственной Думы, его, можно сказать, идеей-фикс. Особенно нашего думца раздражала англичанка-императрица. И тряпка — ее муж. Слишком тихий, слишком трусливый, слишком семейный, он казался прямой противоположностью громогласному, чересчур активному задире-Гучкову. Со Львовым они тоже составляли весьма странный политический дуэт. Львов казался уравновешенным, чрезмерно осторожным, что и стало тем фактором, что вывело его к вершинам власти. Решительный и слишком авантюрный его визави тоже одно время претендовал на роль главы «ответственного» министерства, где под ответственностью имелось ввиду, что господа министры будут подотчетны и отвечать только перед Думой, влияние же императора на правительство, таким образом, исключалось. Полностью исключалось. Дума хотела сесть на финансовые потоки и управлять государственной казной, а для этого надо было убрать из уравнения Аликс. Императрица так просто контроль за финансами не отдаст, в смысле не даст супругу выпустить этот важнейший рычаг власти, а сейчас именно он стоял на кону. Увы, но сами не понимая, что они делают, богатейшие нувориши России ставили на кон существование государства. Да, так далеко их планы не шли. Но кто вам сказал, что всё должно совершаться по планам, а не им вопреки? Как говорил кто-то из великих, диспозиция существует до первого выстрела в битве. И это правда!
(Александр Иванович Гучков, фото 1915 года)
— Дорогой Александр Иванович! Вам что-то удалось выяснить? Ситуация как-то стала несколько неуютной, не находите ли? — обратился Львов к ворвавшемуся в его кабинет главе Государственной Думы.
— Да нахожу ли я, уважаемый Георгий Евгеньевич? Я впервые не могу найти даже намека на суть происходящих событий. Вот те немногие факты, что удалось мне собрать, извините, если я скажу что-то, что вам уже известно… — в ответ хозяин кабинета только пожал плечами. В любом случае, сейчас даже крохи информации могли сыграть решающее значения для принятия какого-то решения. Гучков же продолжил:
— Первое: государь вызвал в Зимний Протопопова, Глобачёва и Хабалова. Несомненно, хотел убедиться в том, что во время его поездки в Могилёв семейству в Гатчине ничего угрожать не будет. Второе: примерно через час после приезда сих господ на аудиенцию к государю, Зимний был оцеплен. Причём что-то выяснить, ни у кого не представляется возможным. Из дворца никому хода нет. Третье: во дворец были вызваны следователи и врачи. В том числе лейб-медик императорской семьи, доктор Боткин[2]. Четвёртое: известно, что срочным образом во дворец созываются члены императорской фамилии. Но никто из них не знает по какому поводу. Факт, что позвали только тех, кто может достаточно быстро прибыть.
Будучи в состоянии высочайшего нервного возбуждения, Гучков говорил короткими рублеными фразами. Такой стиль беседы можно было бы назвать телеграфным, но я бы применил всё-таки термин лаконичным.
— И что из этого следует, Георгий Евгееньевич? — закончил он изложение того немногого, что удалось ему выяснить Львову.