— Солдат! Извольте приказать расчистить дорогу для наших автомобилей! — как можно более грозно потребовал Львов.
— Мы — депутаты Государственной Думы и требуем немедленно пропустить нас во дворец! — горячо поддержал председательствующего в делегации Родзянко.
На лице Ахмета и мускул не дрогнул. Он как стоял каменным истуканом, так и продолжал стоять, даже не глядя на говорящих. И тут взорвался весьма возбужденный таким неожиданным препятствием Керенский. Он разорался, выдав коротенький спич, минут на семь-восемь. И опять Ахмет на это никак не прореагировал! А что ему? Приказ он получил более чем точный: улицу перекрыть, никого не пропускать! Кроме своих командиров, конечно же.
— Да он же чучмек, кавказец! Он нас не понимает! Дикая дивизия. Скорее всего! — вдруг выдал Гучков, всматривавшийся в реакции стоящего на посту десятника.
— Милейший, ты по-русски понимаешь? — спросил Львов, внутренне напрягаясь. Ахмет молчал. Приказа разговаривать с кем-то на посту у него тоже не было.
Тогда Гучков, которому, кажется, не терпелось более других, сделал попытку прорваться, точнее, расчистить улицу. Он схватился за барьер, перекрывавший движение, дабы оттянуть его в сторону и дать возможность авто проехать. И вот тут неожиданно Ахмет сделал шаг, потом движение рукой, отталкивая депутата от заграждения. Гучков отлетел, шлепнувшись филейной частью об мостовую. Это взбесило его еще больше.
— Ах ты ж сука черножопая! — с этим криком депутат Государственной думы и личный враг царствующей семейки (а именно так себя позиционировал Александр Иванович) выхватил из кармана пистолет и сделал шаг вперед, пытаясь направить оружие на начкара. Еще один шаг того вперед, совершенно неуловимый взмах рукой… и Гучков оторопело наблюдал за тем, как его кисть с зажатым в нем пистолетом летит куда-то на землю. Боль пришла через несколько мгновений, адская, такая, что депутат стал кататься по земле и выть от неё, тщетно стараясь еще и остановить хлынувший поток крови. А постовой сделал два шага назад, оказавшись в том же, изначально выбранном месте. И этих двух шагов как раз хватило, чтобы не замараться в хлынувшей из народного избранника крови. Знал бы Ахмет, что он осуществил самую частую мечту человека из моего времени — рубануть депутата, да так, чтобы руки ему отчекрыжить, если не удается голову…
— Помогииите! — очнулся первым Львов.
— Врача! — заорал кто-то еще, этот крик поддержали еще несколько человек, но первым сориентировался Некрасов, которого Керенский потащил за собой. Он выхватил ремень и перетянул им кровоточащую культю. Наверное, Гучков должен был благодарить Бога и Керенского, который потащил господина Некрасова за собой. А еще за то, что Николай Виссарионович обладал знаниями по оказанию первой медицинской помощи при ранениях. Откуда? Да бывший главмасон считал, что в военное время такие навыки могут быть востребованы, вот и прошел соответствующий курс при военно-медицинской академии. Покалеченного, но живого депутата отволокли в машину и отправили в ближайший госпиталь.
А делегаты, не менее возмущённые, но намного более осторожные стали пытаться просочиться сквозь барьер поодиночке. Этому им никто не препятствовал. Так, через несколько минут вся делегация оказалась за первым кордоном. Приказ гласил — прохожих пешцом пропускать по одному, не более того. Вот Ахмет и смотрел безразличным взглядом как представительные господа скапливаются в прямой видимости от Зимнего дворца. А вот господ депутатов второй заслон, более солидный, на пути во дворец, смущал намного более. В оцеплении стояла пехота (именно их везли на авто), за пехотой расположились небольшие группы кавалеристов, но лошади были рядом, под присмотром коневодов. А еще то тут, то там, в ключевых точках, располагались бронированные авто, среди которых было несколько пушечных.
И тут раздался цокот копыт. Ахмет сделал знак, и солдатики споро открыли проход в заграждении, которым проследовал отряд всадников под началом молодого есаула.
— Что тут происходит? — задал вопрос есаул.
— Нэ пускал машин! — ответил Ахмет, который хорошо понимал русский, но вот разговаривал со страшным акцентом. И тут в разговор вклинился Керенский, которому вся эта пьеса без механического пианина до чёртиков надоела!