Этот запах, должно быть, и привлекает рыбу. Ного за каких-нибудь десяток минут добывает полдюжины рыб, и все крупные.
Однажды я не выдержал и сбросил всю рыбу назад, в реку. Ного смотрел на меня так, словно я и его хочу сбросить вслед за его добычей.
— Ного, надо ловить столько рыбы, сколько мы съедим.
— Завтра рыбы не будет.
— В Большой Реке рыба будет всегда. В Большой Реке рыба не кончается. А ты ловишь больше, чем надо. Она портится, гниет. У нас был чистенький плот, а теперь смотри, какая вонь. И сам ты — сплошная вонь.
Ного усиленно шевелит ноздрями:
— Где вонь?
Допускаю, что у нас различные представления о том, что такое вонь. Но запах гниющей рыбы — из всех воней вонь. Один туземец Ного этого не понимает. Что ж, придется мне опять обратиться к запрещенным приемам:
— Ного, ты хочешь рассердить Большую Небесную Рыбу?
Ного решительно замотал головой, отрицая даже возможность такого желания.
— Так вот, дух Большой Небесной Рыбы и дух Большой Реки всегда будут давать нам рыбу, чтобы мы были сыты. Но ты ловишь больше, чем мы съедаем. Рыба воняет. Большая Рыба и Большая Река сердятся… Сколько ты должен съесть рыбы, чтобы насытиться?
Ного выбрасывает руку с растопыренными пальцами:
— Вот столько!
— Ну и аппетит! — я выражаю неискреннее удивление. — А мне нужно вот столько, — показываю один палец. — Вот столько и лови!
Предобеденный урок плавания пропал. Ного лежит, охая, в шалаше и жалуется на боль в животе, а живот — как бочка. Еще бы, съесть столько рыбы! Если бы я не знал, на что способны желудки туземцев, я подумал бы, что моему товарищу конец.
Когда я выбрасывал в реку разлагающуюся рыбу, то увидел, что вода забурлила, как в кипящем котле. Вся окрестная рыба собралась на пир. На это обратили внимание и птицы-рыболовы. Они кружились над плотом, шугали в воду. Некоторые ухитрялись перехватить выбрасываемую добычу в воздухе. Мне пришло в голову, что моим стрелам, чтобы выдерживать точность в полете, не хватает оперения. И тогда я сложил оставшуюся рыбу кучкой на краю плота, а сам, взяв готовый лук и несколько стрел, спрятался за шалашом. С четырех метров, думаю, не промахнусь, а заодно испытаю оружие.
Птицы довольно долго не могли преодолеть страха перед нами, с криками летали над плотом и не решались полакомиться нашей рыбой. Может быть, их отпугивали стоны Ного?
— Тише, не шуми… — говорю я шепотом, — птиц отпугнешь!
— Не надо птица… — стонет Ного, — не надо рыба… Ного ничего не будет есть.
— Хорошо, не будешь, а пока помолчи…
Белогрудая птица отделилась от стаи и соскользнула с высоты; мелко трепеща короткими крыльями, замерла над рыбьей кучей и в следующий миг уселась на плот. Для остальных это послужило командой — они разом ринулись к рыбе, начали драться, ни одна не захотела остаться без добычи. А сверху налетали все новые и новые, били друг друга крыльями и клювами…
Если бы я швырнул в них дубину, уложил бы, самое меньшее, трех. Коротко просвистела стрела и увязла в птичьем боку. Птица закричала и забилась в агонии. Но остальные не обращали на нее внимания, будто ничего не случилось. Они рвали друг у друга рыбьи тушки. Ну, если вы такие дуры… я посылаю в них еще несколько стрел. Еще две птицы начали трепыхаться на бревнах плота. Вот-вот свалятся в реку. Я выскочил из шалаша, и только тогда птицы взлетели. Одна из птиц, едва я прикоснулся к ней, ударила меня клювом. Я быстренько свернул им шеи, тем, что еще трепыхались, и уложил рядышком возле шалаша. Поздравил себя с удачной охотой — оружие не подвело! Птицы крупные, величиной с гуся, мясистые. Но меня интересовало не столько мясо, сколько перья. Это сколько же моих стрел получат прекрасное оперение и возможность точно поразить цель!
После обеда урок плаванья снова не состоялся. Сначала я не придал значения легким белесым облакам, протянувшимся волосами от горизонта до горизонта. Ни ветерка. Воздух, как обычно, насыщен зноем и рыбьими запахами. Если пойдет дождик, думаю, не беда. Напоит сухую землю и вымоет наш плот. Небо как-то слишком быстро затягивается густеющими тучами, наступают сумерки, хотя солнце, я знаю, еще высоко. Из ближней долины вырвался вихрь, затянул воронкой пыль и сухие листья. Где-то над холмами сверкнуло, прокатился гром, упали первые крупные капли.