За одну-единственную ночь я пережил столько, сколько можно пережить за одну длинную жизнь. С тех пор я понял тайну преклонения своих пращуров перед Солнцем и огнем — источниками света, созданными Природой и Человеком.
Дни немногое значили. Они были всего лишь короткими интермедиями в постоянно обновляющейся бесконечности ночного мрака. Он наступал неотвратимо и, не торопясь, прерывался на рассвете. Это было короткое отступление, чтобы через двенадцать часов снова обрушить на меня муки вневременного существования…
Первая ночь была еще не самой плохой — во мне только накапливался ужас тьмы. Утром я отправился дальше…
Я верил, что иду в нужном направлении, что передо мной вот-вот откроется морской горизонт, а затем и берег. Изнурительная борьба с кустарником сокращала день, ночь наступала всё быстрее, и я погружался в сон.
Третий день моего странствия через страну холмов был последним, связанным с предыдущими. Утром вода помогла мышцам следовать приказам мозга, но к полудню — а полдень угадывался по максимуму освещенности изменилась не только местность, но и я сам. Не знаю, действительно ли это произошло вдруг или так показалось моему болезненно-усталому восприятию. Серый цвет под влиянием дождей превратился в коричневый и черный, а затем позеленел. Нескончаемый дождь непрерывно орошал мелкие листья и распускающиеся почки; невидимые зерна подняли в атаку из-под земли свои зеленые ростки, отвоевывая в борьбе за место под солнцем сантиметр за сантиметром. Зеленые объятия зарослей сузили доступный моему взгляду мир до расстояния вытянутой руки, хотя он и раньше не был особенно широк. Мне показалось, что струи дождя стали теплее, но я не уверен, что это не благодаря моим субъективным ощущениям температура тела понизилась, например, с тридцати шести и восьми до тридцати пяти и пяти. Конечно, дождь в таком случае будет казаться теплее парного молока. Такой температурный эффект вполне вероятен, если учесть, что мои силы истощились до критического уровня, что несколько дней у меня крошки во рту не было. Но я шел и шел, механически переставляя непослушные ноги. Раскисшая почва выскальзывала из-под них. На крутосклонах я падал и катился к подножью, где меня останавливал кустарник. Я долго лежал, полузакрыв глаза, пока мои мышцы обретали способность двигаться.
Помню, меня радовала мысль, что я еще могу идти. Однажды меня окружил целый хор звуков, словно кто-то невидимый вдруг покрутил регулятор громкости. Журчанье воды в промоинах и оврагах стало невыносимым, мне слышалось высокое гудение невидимого генератора, из туч долетал громкий звон колокола, холмы вокруг меня начинали кружиться, как гигантская центрифуга…
Дальше в моей памяти пробел. Не то, чтобы я ничего не помнил, напротив — все смешалось, все краски и формы, как в калейдоскопе. Осколки мира не складываются в логически осмысленную мозаику. Дальше, по времени, следует дикий кабан, так как с ним связан скальпель; но с этой поры скальпель начинает играть самостоятельную роль в моих воспоминаниях…
Я лежу на небольшой изумрудной полянке. Вокруг меня — зеленые заросли. Выбираю наиболее сочные стебельки и отправляю в рот: этот с горечью, другой — сладковатый; оба одинаково безвкусны. Если ядовиты, мне будет плохо, но мысль об этом скользнула мимо сознания, я уже не во всем мог отдать себе отчет… Поворачиваю голову на шум в кустах. На поляну вываливается кабан. Увидел меня, коротко хрюкнул, выражая одновременно испуг и угрозу. Сразу понял, что я для него безопасен. Принял к сведению мое присутствие и начал подрывать землю на противоположной стороне полянки. В груде мокрой земли мелькнуло желтое тело корнеплода. Вслед за тем послышалось чавканье. Я приподнялся на руках, пытаясь рассмотреть, как выглядит корнеплод в надземной части. Если кабан поедает его с таким аппетитом, значит, он и мне не противопоказан. Лиловые мясистые ростки толщиной с палец прячутся под нависающими ветвями кустов. Хрупкие. Легко обламываются. А до корнеплода с голыми руками не доберешься, надо бы раздобыть палку или острый камень. Нигде ничего такого не видно. Что-то давит в бок. Ощупываю рукой — скальпель! Из моего горла вырвался хриплый звук радости. Кабан встревожился. Не сводя с меня маленьких зорких глаз, он с наклоненной головой обходит мою странную, диковинную персону по дуге — наверное, взвешивает возможности нападения. Или бегства. Внезапно он с громким хрюканьем бросается в кусты и исчезает.