Выбрать главу

Меня разбудил холод. Зябкий рассвет ощупывал дрожью каждую мышцу, каждую косточку моего измученного тела. Наш плот спокойно движется вниз по успокоившейся реке навстречу свету, широко нарастающему с востока. Верхушки скалистых холмов, что тянутся вдоль берега, первыми встречают рассветные лучи, в то время как их подножия, изрезанные ущельями и долинами, тонут в тумане. Туман медленно сползает к реке.

Всхолмленный край, где я скитался с племенем дикарей, остался позади. Впереди раскинулась страна Черных Гор. Река лениво катила свои волны по широкой долине, окаймленной скалистыми вершинами. Холмистые подножия гор, покрытые джунглями, выглядели не менее мрачно. Джунгли пытались подступить к самой реке, но на их пути, у воды, непролазной стеной встал бамбук. Он самоотверженно охранял речные берега. Кое-где в бамбуковых зарослях возникали узкие проходы, звериные тропы, протоптанные к водопою.

Я отметил различия между оставленной землей и здешним краем. Там рассветы обычно наполнялись тысячеголосым шумом. В нем различались пронзительные крики обезьян и птиц, тонкое пересвистывание диких свиней; время от времени слышалось рычание хищников, и тогда все остальные звуки на мгновенье замирали, чтобы тут же разразиться с новой силой. К таким рассветам я привык. В их звуковом разгуле мне чудилась странная радость: слабейший радовался, что пережил ночь, не оказался в острых когтях и крепких зубах; хищники, сытые или голодные, уверенно заявляли о своем безусловном праве на удачу, а если не повезло в эту ночь, то в следующую охота будет успешной. После восхода солнца многочисленные голоса умолкали, все живое погружалось в свои дневные заботы.

Новый мир встретил меня холодной утренней тишиной. Молчат горы, неподвижны деревья, не вскидывается рыба в зеркальных затонах, сама вода кажется безжизненной. Горло сжимается то ли от холода, то ли от неясных предчувствий. Не будь я смертельно уставшим, я собственным криком разорвал бы эту знобкую, давящую тишину. Около меня во сне вздрагивает Ного. Может, снятся ему кошмары. Может, до костей пробирает холод. Ему, обитателю зарослей, как и мне, пришельцу из другого мира, новая местность не обещает покоя. Ночью, во сне, я был дома...

Такие сны навещают меня не часто. Сколько раз, отходя ко сну, особенно в первые годы жизни среди плоскоголовых, я заказывал себе "домашний" сон, - и все зря, надежды не сбывались. Обычно мне снились чудовища, дикие схватки; я каждый раз во сне переживал заново неприятные события дня. Во сне к моему горлу тянулись длинные, цепкие волосатые руки. Я ждал помощи от Ного, а Ного всегда опаздывал. Во сне я мог спастись от волчьих зубов на дереве, но дерево оказывалось слишком далеко...

Беспокойное ворчание Ного, его успокоительное похлопывание по спине были хороши тем, что возвращали меня из кошмарных объятий сна в действительность, которая их же и порождала. Тяжелые сны заканчивались жестоким пробуждением. Еще хуже было в те редкие случаи, когда мне приходилось возвращаться из подаренного сновидениями прошлого в темную, плотно сбившуюся, храпящую, дурно пахнущую массу дикарей, расположившуюся на ночлег между пламенем костра и мрачными тенями ночи. Вожак и его приближенные занимали места поближе к огню. Племенная иерархия обеспечивала мне место где-нибудь с краю. Поближе к огню меня не мог поместить даже Ного, чья тяжелая рука пользовалась среди членов племени непререкаемым авторитетом... Пробуждаясь среди ночи, я отказывался верить реальности; мучительно хотелось, чтобы она была сном, и если прыгнуть в костер или побежать в темноту зарослей, то можно проснуться в моем родном, отнятом у меня мире. Но реальность потому и реальность, что ее можно разглядеть, потрогать руками, услышать и, наконец, к ней можно принюхаться. Столкновение с проклятой реальностью порождало безысходность, и я начинал рыдать - кого мне было стыдиться! - и с трудом охраняемый покой дикарей нарушался. На мою голову обрушивались угрозы и, если бы не Ного, дикари меня растерзали бы.

Волны Великой Реки уносят меня все дальше. Если не радует пробуждение и если обманчива надежда, за которой я гонюсь, то утешает сознание бесспорного факта: этот этап моей жизни заканчивается. Теперь мысли о прошлом не будут оборачиваться отчаянием. Душевная гармония, а я надеюсь ее обрести, - приведет в надлежащий порядок мозаику пережитого. Многие фрагменты в ней разрушены, кое-что потеряно и, тем не менее, жизнь продолжается...

Склоны гор постепенно освобождаются от мрачных сумерек. Их все больше заливает яркий солнечный свет. Солнечные лучи зажигают искры в каплях росы на сочных листьях деревьев. Туман в долинах медленно рассеивается. И по-прежнему ни звука. Тишина становится угнетающей. Она была точно такой же и в тот злополучный день, когда мы с бедным Амаром сошли на берег и, едва ступив под зеленые своды деревьев, перестали слышать даже нескончаемый плеск речных волн. Амар погиб, и для констатации этого факта годился даже язык обитателей зарослей. Я изучил немало выражений, давным-давно исчезнувших из обиходной речи. Не в добрый час мы сошли на тот проклятый берег в то проклятое утро, утро начала моих страданий...

Нити событий потянулись дальше. Если в первом шаге после высадки на берег я нащупываю первое звено в цепочке причин и следствий, то за каждой открытой взаимосвязью нахожу новую. Мне надо продвигаться во времени все дальше назад, чтобы найти точку, отправляясь от которой можно последовательно соединить все, что произошло потом. Пока я не найду ее, эту точку, мне постоянно будут мешать однажды розданные карты прошлого, множество дальновидных "почему" и "если". Я должен снова встретиться с самим собой. Я должен снова стать человеком.

Наконец, тишина заговорила, и ее неожиданный голос заставил Ного выпрямиться так энергично, что наше утлое сооружение опасно раскачалось на волнах. Я уверен, что это голос животного, еще неизвестного науке. Ного, расставив ноги пошире, вернул себе устойчивость и что-то сказал, чего я не понял. Примитивный язык Ного труден для понимания, но я за четыре года накопил кое-какой опыт в расшифровке алогичных понятий. То, что сказал Ного, следовало понимать так: человек с чешуей рептилии - человек. Я упростил. Ного, конечно, выразился по-другому. Пожалуйста, как хочешь, так и толкуй.

Мы сидим на корточках, глупо уставившись друг в друга. Странный звук не повторился. Тишина после него еще невыносимей. Ного повторяет предыдущую невнятицу и раз, и два, а я замечаю, что он смертельно перепуган. Но так как ничего не происходит, он успокаивается, и я принимаюсь разгадывать его слова. Обладатель странного голоса не может быть человеком; земля не создала еще такого гиганта, который способен на столь могучий рев.

- Ноги есть, - объясняет Ного. - Руки есть. Крокодил, но большой-большой. Две руки, две ноги, на спине чешуя, как раковины.

- Ты видел его? Я видел?