Герберт Гетлиф никогда не станет судьей; Гилберт Кук не поднимется выше помощника министра; Джордж Пассант до самой пенсии останется старшим клерком на жалованье от восьмисот до девятисот фунтов в год: и все-таки у каждого из них есть запас жизненных сил. На новом месте они могли бы прорваться вперед, и окончательно списывать их в тираж, как делали эти искусные пророки, было рано.
- Вы полагаете, - продолжал твердить мистер Найт, - что мы еще немало услышим о вас в большой политике?
- Скорее мало, - ответил я.
Он опустил веки, и лицо его погрустнело.
- Может быть, во всем виновата моя дочь. Если бы не она, вы бы начали удачнее.
- А конец был бы тот же, - ответил я.
- Я невольно все время возвращаюсь к мысли, что вам мешали идти вперед.
- И все равно я бы не добился большего, - сказал я.
На мгновение он повернул голову и посмотрел на меня широко открытыми глазами.
- Я часто думаю о ней, и многое мне неясно, - сказал он. - И я спрашиваю себя, не приходят ли и вам на ум все эти вопросы?
Наконец-то. Вот в чем все дело. Теперь, когда он добрался до главного, оказалось, что он вовсе не хотел подковырнуть меня.
- Очень часто, - ответил я.
- Я знаю, вы спрашиваете себя, в чем ваша вина и как вы должны были помочь ей?
Я кивнул.
- Но вы не виноваты, я не могу винить вас. Раз за разом я перебирал в памяти все, что она мне говорила, и вспоминал, как она выглядела, когда была девочкой. Странности появились у нее еще до того, как она встретила вас и привела в мой дом. - Он никогда еще не говорил так откровенно: - Я не перестаю спрашивать себя, чем я мог ей помочь. Наверно, я уговаривал себя, что это всего лишь незначительные странности. Но я и по сей день не знаю, чем я мог ей помочь. Совсем малюткой она уже держалась отчужденно. Когда я говорил, что она хорошенькая, она отшатывалась от меня. Я помню, ей было тогда всего шесть-семь лет. Я очень гордился ею, мне доставляло радость повторять, что она красива. Как сейчас, чувствую на себе ее взгляд: она молила меня замолчать. Я не знаю, чем можно было ей помочь. Нужно было найти к ней подход, но мне никогда это не удавалось. - Он добавил: - Я должен был помочь ей, но не умел. Теперь я сознаю, что принес ей больше вреда, чем пользы. - И повторил: - Что я мог сделать?
В это время в комнату ворвалась миссис Найт и принялась бранить его за то, что он так утомляет себя; она заявила, что мне пора уйти и дать ему отдохнуть.
И сразу же тревога за свое здоровье вновь нахлынула на него.
- Пожалуй, я слишком разговорился, - сказал он. - Пожалуй, слишком.
Идя домой по опушке парка, я был растроган тем, что увидел мистера Найта - этого законченного ипохондрика и эгоиста - опечаленным. Была ли эта печаль искренней? Прежде он часто ставил меня в тупик своим поведением; так было и сегодня. По-видимому, думал я, он так долго таил в себе горе, что у него появилась потребность встретиться со мной, чтобы выговориться. Мне стало его жаль. Я унес с собой самое тяжелое чувство, хотя, получив приглашение и зная, что эта встреча напомнит мне о Шейле, я представлял себе, пусть плохо, что все это не сможет не взволновать меня.
Я думал, что мне снова суждено испытать боль, пронзившую меня тогда на вечере при виде Р.-С.Робинсона. Но на самом деле я не ощутил ничего или почти ничего.
Разговаривая с мистером Найтом, я вспоминал Шейлу с жалостью и любовью; однако ореол, которым я окружил ее в своем воображении и который сохранился после ее смерти и не тускнел первые годы моей жизни с Маргарет, теперь окончательно померк. Когда-то ее тело казалось мне совсем иным, чем у других, будто оно принадлежало какому-то волшебному существу. Теперь даже физическое воспоминание было окрашено жалостью и нежностью будто она просто состарилась, как состарились и мы, будто я от души желал, чтобы ей было хорошо и спокойно, но вдруг обнаружил, что даже мое любопытство исчезло.
Когда я вернулся, Маргарет играла с мальчиками в детской. Я не сразу рассказал ей о Найтах, но она по одному взгляду поняла, что я не очень встревожен. При Морисе мы не обсуждали никаких своих дел, - она заботливо, даже с какой-то одержимостью старалась уберечь его от ревности. Она часто волновалась из-за него; она не только любила его, но не могла отделаться от тревожных дум и беспокойства за него.
В этот день, прежде чем подойти к Чарльзу, мы оба поиграли со старшим мальчиком. Морис сидел за столиком, перед ним лежали кубики и стальные планки. Ему было уже пять лет, но он был так же красив, как тогда, когда я увидел его впервые. По какой-то иронии судьбы, он не выказывал явной ревности к сводному брату. Буйный нрав, которым он отличался в раннем детстве, не изменился. Когда он был спокоен, лицо Маргарет прояснялось. В этот день он что-то мирно строил с увлечением заправского строителя. Мы повернулись к Чарльзу, вынули его из загончика, и он стал бегать от меня к матери и обратно.
Глядя на него, я был полон счастья, счастья неизъяснимого. В те дни, когда мы с Маргарет впервые лежали рядом, наблюдая отсветы пламени на потолке, я думал, что это и есть та радость жизни, о которой я раньше не подозревал. То же самое было сегодня, когда я глядел на смеющегося мальчугана. Он уже научился ходить, но не хотел бежать к нам, пока мы не заняли свои места; он весь лучился от веселья, но в то же время был осторожен и зорко глядел по сторонам. Наконец, уверившись, что мы на местах, он побежал, размахивая ручонкой и откинув голову.
Он был не так красив, как Морис. У него было веселое, простое лицо с широкими скулами и острым подбородком; глаза - ярко-синие, как у всех в моей семье. Спустя несколько минут, когда Морис ушел в соседнюю комнату, Маргарет тронула меня за руку и показала на малыша - взгляд ребенка стал сосредоточенным, глаза потемнели; он смотрел в окно, на луну, сиявшую сквозь переплет голых ветвей. Он, не переставая, повторял звук, означавший на его языке "свет"; он был целиком поглощен этим занятием.
И только теперь, бесконечно счастливый, я рассказал Маргарет, что мистер Найт высказал мне свое мнение о моей служебной карьере; он считает, что я не слишком преуспел в жизни, и постарался перечислить все мои разочарования и беды.
- Он ведь почти ничего не знает о твоей теперешней жизни - воскликнула она.
- Кое-что знает, - ответил я.
- Что ты сказал?
- Я сказал, что он во многом прав.
Она все прочла на моем лице и улыбнулась, счастливая. Я добавил:
- Я не сказал ему, что и сейчас еще способен на многое; и мог бы, наверное, вынести любые несчастья, кроме... - я смотрел на ребенка, кроме одного: если бы что-нибудь случилось с ним.
Она заговорила и вдруг остановилась. Радости на ее лице как не бывало, а в глазах отражалось желание защитить, уберечь и в то же время нечто похожее на страх.
50. РАЗНЫЕ БРАКИ
Когда я оставался один, я порой думал об опасениях, не высказанных Маргарет. Но оба мы и намеком не упомянули об этом целый год, пока однажды вечером - это был все еще безоблачный вечер - не пригласили к обеду Гилберта и Бетти Кук.
К моему удивлению - я ожидал худшего и ошибся, - этот брак оказался прочным. Они часто навещали нас с тех пор, как, опять-таки к моему удивлению, Бетти с Маргарет помирились. Так, самым неожиданным образом, перед Гилбертом с его любопытством широко распахнулись двери нашего дома. Однако любопытство это несколько притупилось. Мы перебрали все причины, которые могли побудить его жениться на Бетти, самая же обычная нам и в голову не приходила: просто он был привязан к жене и незаметно, старательно и с чувством благодарности пытался сделать этот брак приятным для нее.
Со стороны это была любопытная пара. Они ссорились и грызлись между собой. Они решили не иметь детей и беспрестанно спорили о том, как бы повкуснее поесть и выпить да получше украсить свою квартиру. Их бюджет был гораздо скромнее нашего, но жили они гораздо роскошнее, чем мы, и продолжали заботиться о своем уюте; оба уделяли этому много времени и вечно оставались недовольны друг другом.