А потом в понедельник, снова с раннего утра, в полдень, Михайлушка опять завалился ко мне. С той же историей, повторившейся в мельчайших подробностях.
— Ты вообще помнишь прошлый понедельник?
— Помню. Я тогда, помнится, отведал таких чудесных раков, — причмокнули усищи, — а потом поехал в баню…
— Про заказ свой помнишь? — Нет настроения у меня его слушать. Гложет меня что-то. Грызет подспудно, как будто я снова в школе и сейчас надо отвечать перед завучем, а я тетрадку с самостоятельной забыл – сделал, но забыл.
— Ну, конечно, Настенька очень благодарна тебе, Анастас, просила номерок взять. Очень уж ты ее впечатлил.
— Ха, ха-ха, — а вот эту улыбку я почти не тренировал, — и все? Больше ничего? Ничего не напоминает?
— Нет.
Михайлушка смотрел на меня чистыми глазами, на дне которых отображалась моя рожа, и от этого волосы на руках вставали дыбом.
Но заказ я взял.
Новая племянница больше напоминала предыдущих девиц – слащавая, приторная жеманница – и уйти из опасного дома согласилась сразу же. Села в свою крохотную машинку и укатила к Михайлушке, наверное, за усищами соскучилась.
Я прошелся по квартире, заглянул в холодильник, а потом, соорудив бутерброд, вышел в закрытый ухоженный двор. Какой-то гениальный архитектор – или декоратор, кто их нынче разберет – додумался отгрохать тут фонтан. Из него я вылез часом раньше, напугав какую-то породистую шавку и ее хозяина. Ну, мне не привыкать. Такая у меня работа…
— ...И никто ее не ценит.
— Ага, — поддакнул я и откусил от бутерброда.
— И никто нашу работу не контролирует. — Со мной рядом сидела девица, чем-то неуловимо смахивающая на памятник Дзержинскому – впалые щеки, острый нос, пронзительные белые глаза. Это я, конечно, приврал: вряд ли у Дзержинского были такие буркала. — А хамить не надо, — обиделась девица. — Тем более ответственному лицу.
— За что?
— М?
— За что ответственному? За прокат лавочек?
От страха я не только многословностью страдаю, но еще и хамить начинаю. Знаю, привычка ужасная, нисколько не помогает, но я утешаю себя тем, что в такие моменты я должен выглядеть особенно хорошо. Отчаянный смельчак, куражащийся над опасностью. Картина маслом по булке.
— А за вот таких браконьеров, как вы, Анастас.
— Меня зовут Алексей. И я не браконьер – все лицензии имеются, все документы, даже оружейный шкафчик. Хочешь, покажу?
— Анастас, я ценю вашу браваду, правда, ценю, но сейчас вечер, я работаю с рассвета и устала. Не усугубляйте.
— Я думал, так только в советских фильмах разговаривают. Ну, знаешь, там, где благородный милиционер в фуражке просит "гражданин, пройдемте", а потом собственноручно расстреливает преступника у кирпичной стенки. — Я доел бутерброд и встал, отыскивая урну. Могли бы и получше спланировать дворик. — Кстати, где фуражка? Или не положено?
Девица вздохнула, щелкнула сумочкой и вытащила блестящий свисток. Я таких сто лет не видел.
На пронзительный свист из тьмы, как будто прямиком из теней, выбежали огромные псы. Не люблю собак. И девиц вот таких остроносых – тоже. А если меня что-то не устраивает, то я ухожу. Тихо и не прощаясь.
Не боясь разбить голову, в фонтан я прыгнул спиной и, конечно же, вместо головы, ушиб спину. Плевать! Главное, быстрее ухватиться за нужную волну, пока девица надо мной колеблется в потревоженной воде, отчаянно гримасничает, а ее псы без раздумий прыгают за мной. Не то, не то, все не то!
Воскресенье, суббота, пятница… Я ухватился за чье-то пьяное воспоминание и вынырнул, отплевываясь. По воде расплывалась кровь, все-таки успели цапнуть за руку.
— Гля! Это ж Саня! — заорал кто-то из-за спины. — Санек, а ты че не заходишь?
— Некогда! — рявкнул я и побежал прочь.
Похромал. Спина болела, укушенную руку дергало и сводило судорогой, с пальцев капала кровь. Я перебежал улицу, ввалился в парк и стянул темную толстовку.
Рана нехорошая. Такую зашить надо, но некогда.
Когда я впервые вернулся во времени, то решил что это был глюк. Ну, как там говорится – кислородное голодание мозга? Предсмертная последняя фантазия, подкинутая подсознанием. А я раньше и не знал, что обладаю настолько развитым воображением, прямо как настоящий фантазер вроде Кольки-пятачка, который по средам ходит голым, а в субботу у реки молится, докладывая водяному, что он видит ночами.
Только вот в августе я опять отважился к реке пойти. А что еще делать оставалось? Леса там не было, трактор я чуть ли не до остова разобрал, а в стоге мне по молодости скучно было. Вот и пошел на реку с пацанами. И опять утонул. Ну, это я так подумал, а потом опыт подсказал, что нет, не утонул, а перешел по временной линии в параллельно-временную петлю.