— Еще бы, — фыркнул Ман. — Когда я последний раз швырял дохлой крысой вам в спину, мне не было и десяти весен.
— Это сынок Большого Мана, — пояснил Фа, веселясь. — А поскольку под этим небом нет никого из Манов старше его, так нынче он и есть самый значительный Ман.
— Надо думать, видным господином стали в городе? — осторожно спросила старуха.
— Никакой я не господин, — сказал Ман, опускаясь на циновку рядом с пустяковым человечишкой Фа. — Хотя, не скрою, мне приятно, когда меня так называют.
— Всякому буйволу приятно имя дракона, — заметил Фа. — Даже если загривок натерт ярмом.
— А у господина Большого Мана найдется, чем заплатить за вино? — осведомилась Ай, переставая кланяться.
— Я не пью вица, — сказал Ман. — А за чай расплачусь, как полагается. Если цена не изменилась… с тех пор.
— Не изменилась, — сказала старуха. — Когда я в последний раз привечала прежнего Большого Мана в своей спаленке, я брала с тех, кто в это время сидел на веранде, столько же, сколько и сейчас. Хотя деньги, говорят, сильно упали в цене.
— Чертова шутка это время, — сказал Фа. — Нет такой беседы между умными людьми, чтобы они не ударились в воспоминания о былом, пересыпая свою речь затхлыми перлами вроде: «А вот когда-то… а вот в прежние времена… а помните…» И как же звали того черта, что учудил над нами эту забаву — время?
— А вы умный человек? — спросил Ман, исподлобья разглядывая собеседника.
— В этой деревне я, пожалуй, самый умный, — промолвил Фа. — Не в обиду будь сказано достославному господину старосте… Я умею читать любые иероглифы, даже дурно начертанные. Уважаемый Ман не поверит, но я так же, как и он, учился в городе. И так же, как и он, имел глупость вернуться в родные края. Впрочем, я уж и забыл, где родился. Вполне возможно, что совершенно в другой деревне. А сюда угодил спьяну либо в поисках пропитания.
— И прибился к моему заведению вместо дворового пса, пожирающего объедки, — проворчала Ай, вынося круглое деревянное блюдо с жареной курицей, чайником и глиняным кувшином вина.
— Разве это стыдно? — спросил Фа, нарочито небрежно придвигая вино к себе. — Если бы я и в самом деле был пес, разве стыдился бы я той пищи, которой поддерживаю свое существование? Высшее предназначение пищи — не в том, чтобы приносить лицу, ее потребляющему, дополнительные почести. Ее удел — рассеивая питательные соки, пропутешествовать по его кишкам в отхожее место, не более. И чем отличен жребий кухонного отброса от жребия феникса, тушенного в винном соусе? Я ни за что не поверю, что последний, покинув благоуханную прямую кишку императора, немедля вознесется в нефритовые сферы. Будьте уверены, он последует в точности туда же, что и обычное бедняцкое дерьмо.
— Тьфу! — сказала старуха Ай. — Послушать тебя, так нет никакой разницы между дворянином и деревенским дураком.
Фа налил себе вина и, растягивая удовольствие, выцедил его по глоточку. Ман брезгливо следил за тем, как на его лице проступают красные пятна.
— Старая ведьма, — сказал Фа, деликатно, двумя пальцами беря с блюда куриное крылышко. Ногти у него были неровно обгрызены. — Все у тебя не так, как у людей. Чай холодный, вино холодное…
— Разве вино пьют теплым? — слегка изумился Ман.
— Теперь я поверил, что господин действительно не любитель хмельного, — хмыкнул Фа. — Этот сорт вина испокон веку пьют подогретым. Он называется «Поцелуй красавицы». Но эта карга Ай хранит его в подвале, чтобы надольше хватило. И уж подавно здесь нет никаких красавиц, чей поцелуй согрел бы кровь несчастного Фа… Так вот, о кухонном отбросе и фениксе. Возможно, существует некое таинство, что недоступно восприятию наших убогих чувствилищ, и потому мы можем лишь строить догадки на сей счет. Будь мы мудры, как старец Лао-цзы, изведи мы на бумагу для трактатов хоть все рисовые поля империи — все равно это лишь домыслы, не подкрепленные опытом. Я имею в виду посмертное возрождение души в новом телесном облике. Глаза же мои говорят: что император, что нищий — в хворобе тела их источают равно зловонные пары и в минуту кишечной скорби ходят под себя. А умерев, равно засмердят и обратятся в прах и тлен. Единственное, что тут можно сделать — это зарыть стерво нищего в землю, а сиятельное тело императора набальзамировать либо предать очистительному огню… Кто был высокочтимым наставником господина Большого Мана?