— По-моему, Сашка тебя любит. Она так из-за Любки бесится! Хотя понятно же, что ты просто жалеешь Желткову, как облезлого бездомного щенка.
«А Оле снился соло-гитарист. И иногда — учитель пения», — вспомнилось вдруг.
Хотелось съязвить про серпентарий и женскую дружбу, но я не стал. Сказал только:
— Стыдно, Раиса Геннадиевна, про подругу судачить.
Лихолетова не поняла, в чем ее вина, и возмутилась:
— Я не судачу. Я хочу помочь, потому что, возможно, ты не видишь этого. — Она постучала себя по лбу. — Вы, парни, такие дуболомы!
Святая простота. Зря ее в подлости заподозрил.
— Спасибо, Рая. Слепой прозрел, — улыбнулся я, и мы разошлись.
Все-таки правильно я сделал, что пошел на праздник. Отдохнул душой, а вот тело утомилось и еле плетется. Теперь выдыхай, бобер, до третьего января, когда все завертится с новой силой…
Хотя какой там «выдыхай!» К нам завтра из Москвы на своей машине выдвигается дед с товаром почти на штуку баксов. Пока не доедет, буду переживать, ведь на трассах кишат желающие поживиться. Я ему раза три раз говорил, чтобы бросал все, если начнут грабить — он нам живым нужен. Но вряд ли боец так сделает.
Что дед точно сделает — выполнит обещание звонить хотя бы два раза в день.
А после третьего января — буду развивать сеть автомастерских, наконец помогу Лидии усыновить детей, попробую, что за зверь бартер, и начну строить дом.
Только бы с дедом все было в порядке!
Глава 3
Доктор едет, едет
Пока мама пекла торт перед поездкой к бабушке, а Алексеевич залипал перед телевизором, я с книжкой сидел в прихожей возле телефона — ждал дедова звонка. Читать не получалось. Я представлял, как дед сейчас проезжает Каменск-Шахтинский, откуда наверняка можно позвонить, но он почему-то не звонил, и тревожился.
Чтобы меня отвлечь, память взрослого разошлась и подсовывала картинки с новыми годами из прошлого-будущего, будто кадры из диафильма.
У каждого есть лучший новый год и худший.
Самая яркая картинка — 1997 г. — первый новый год вне семьи в Питере. Я, одинокий птиц, тридцатого декабря в клубе, куда мы с другими курсантами отправились пропивать стипендию, познакомился с местной девочкой из пединститута, тоже первокурсницей. В те времена если вырвался из учебки — уже праздник. Тридцатого мы тоже учились, тридцать первого — символически, выходной был один — первое января, а второго мы обязаны были вернуться на учебу. Никаких тебе недельных рождественских каникул! Они появились в начале нулевых.
Кажется, эту рыжую бестию звали Наташей. А может, Настей. Или Ниной? Все-таки Наташей, помню, что она была милой. Она натерла ногу, и я около километра нес ее на руках в квартиру к подруге, где Наташа ночевала. Мы условились встретиться тридцать первого декабря у елки на Дворцовой площади и провести новый год вместе. Помню, переживал, что она не придет, а я отверг приглашение напиться спирта с парнями и рисковал встретить праздник у разбитого корыта. Телефоны-то были не у всех, если что-то случилось, и кто-то не мог прийти на свидание, можно было навсегда потеряться.
Наташа пришла в десять вечера, как мы и условились, причем минута в минуту — она была не из тех, кто считал, что девушкам положено опаздывать. Было холодно, минус десять или чуть меньше, но безветренно, и это помогло утеплившимся нам бродить пять часов по украшенному городу, пить из фляги коньяк и греться поцелуями.
Проходя мимо заведений, где шло веселье, мы мечтали об одном и том же — попасть в тепло, в эту сытую жизнь. И не верилось, что когда-то я смогу просто прийти в ресторан, заказать ужин и шампанское любимой женщине, желательно французское — не копить на это деньги несколько месяцев, не остаться после совсем без средств.
Часа в три ночи ноги принесли нас к клубу, тогда заведения такого рода назывались диско-барами, где мы познакомились. Заговорщицки улыбнувшись, Наташа велела подождать и вдоль гардеробной двинулась к выходу из бара, откуда уже начался исход посетителей, и вышибалы не лютовали.
Минут через пять, сияя, Наташа вернулась с шестью билетами на новогодний вечер, которые она выпросила у уходящей компании.
— Стол номер восемнадцать! — блеснула глазами она. — Сказали, он наш.
Наташа вручила мне пять билетов.
Я думал, стол будет пустым, но мироздание сжалилось над нищими студентами, и там оказалась непочатая бутылка шампанского, две — водки, коньяк, сырная и мясная нарезки и хлеб. Зашивающиеся официанты не заметили