— И на какие деньги накупит? — осторожно поинтересовался я. — Узнай это.
— Уверяет, что у него есть. Накопил.
Наташка поежилась, и мы вернулись домой, а я подумал, что в первую очередь надо поговорить не с дедом, а с Андреем, и не по телефону, а с глазу на глаз. В то, что взрослые меняются кардинально, я не верил. Они могут попытаться, но в итоге получается только хуже. Потому что кошка не научится петь, соловей — ловить мышей, мыши — загонять хищников.
Например, поедет Андрей в Москву, а его там обчистят или продадут ему брак. Мелкие хищники нутром чуют, кого можно трогать, а с кем лучше не связываться.
Увидев Борины пельмешки, Наташка закрыла рот рукой и побежала в туалет — хорошо брат не видел. А я спрятал деньги в банку, закопал ее и улегся спать, думая, что место это ненадежное, а также о том, что Алексу звонить поздно.
В понедельник после уроков мы втроем отправились домой, то есть в квартиру, чтобы поддержать маму, которая места себе не находила перед допросом отчима.
Дома Василия не оказалось — поехал искать запчасти для «Волги», которой надо крутить гайки каждую неделю, иначе старенькая машина встанет. Мама нам обрадовалась, накрыла на стол и сказала:
— Паша, мне звонила Гайде Синоверовна. Она подумала над твоим предложением и согласна попробовать открыть платный врачебный кабинет.
— Ого! — Наташка замерла с поднесенной ко рту ложной.
— Но она не очень верит, что получится, потому что слишком много всего надо, а это очень дорого. И с оформлением сложности, никто не знает, как все правильно сделать. Ну и где искать клиентов — вопрос. Но она все расписала, хочет со мной встретиться, обсудить, а я ничего в этом не понимаю!
— Договаривайся на вечер любого буднего дня, вместе пойдем.
— Ну а отчима чего вызвали? — спросил Боря.
— Еще ничего не понятно, ждем четырех часов. Паша прав, вряд ли там что-то страшное, но все равно волнительно.
Мы поели жаркое, закусили манником, узнали, что тетя Ира начала спиваться и вести себя неадекватно, а Толик навострил лыжи к бывшей жене и детям. И если он уйдет, тетка что-то с собой сделает. Понятное дело, бабушке от этого несладко. Она держится, но очень переживает, и у нее начало подниматься давление.
Выход был только один — еще раз попытаться сделать внушение тетушке — вдруг подействует, пока она ослаблена алкоголем? Ей еще жить и жить, а она на себе крест поставила.
Как всегда, когда чего-то ждешь, время тянулось медленно. Прошел час, а казалось — день. Два часа — а будто сутки. Мы с мамой умаялись, а Боря засел под телевизором — соскучился по нему, ведь у нас телика не было. А я соскучился по магнитофону, но он был маминым, вряд ли она его отдаст, но удочку я на всякий случай закинул:
— Ма, а ты магнитофон слушаешь?
Она перевела на меня задумчивый взгляд, качнула головой и выдала:
— Нет. Если хочешь, забирай его.
Я аж подпрыгнул на табуретке и, пока она не передумала, рванул в зал, засунул его в пакет, упаковал свои кассеты и убрал с глаз — вдруг передумает? Но мама не передумала. Если бы я сейчас начал выносить из квартиры все, ей было бы все равно.
Наступило четыре вечера, все напряженно замерли. Я представлял, как отчим заходит к следователю Капустину, они разговаривают минут двадцать, потом столько же будут заполнять протокол и делать бог весть что еще.
— Он освободится не раньше, чем через сорок минут, — сказал я. — Так что позвонит около пяти.
— Так чокнуться можно, — сказала Наташка. — Давайте в дурака, что ли, сыграем.
Сыграли мы втроем. Потом еще и еще раз. Маме катастрофически не везло, но она принимала поражение равнодушно, постоянно поглядывала на часы.
В без пятнадцати пять отложила карты, не завершив партию, начала грызть ногти. В пять принялась мерить шагами комнату, делясь предположениями:
— Чего он не звонит? Вдруг его уже закрыли, и нужно ехать, — ее голос дрогнул, — отдавать передачку. Носки, бритва, еда… что там еще. Как несправедливо! — Она запрокинула голову, будто бы предъявляя претензии высшим силам. — Ну почему? За что⁈ Почему я не могу быть счастливой⁈ Если это дело рук Ромки, я его уничтожу!
В ее голосе звенела злая решимость. Вот тебе и мама-тихоня! Уверен, что она найдет силы, чтобы пырнуть ножом отца, посмевшего встать на пути ее счастья.
Пять часов вечера. Пять пятнадцать. Пять двадцать.
Мама села за стол, уронив голову на сложенные руки.
— У них там бюрократия, — пытался утешить ее я. — Очень много формальностей, потому так долго.
Но чем больше уходило времени, тем меньше я себе верил. Неужели все-таки закрыли⁈ Как там говорили, был бы человек, а дело найдется.