Барик напоминал молодого белого бычка: сбитый, короткошеий и коротконогий, с башкой угловатой, как у робота, и лишенными мочек ушами.
Плям напоминал губастую жабу.
Я приготовился отражать нападение, встал, но отморозки прошли мимо, рассевшись на задних партах среднего ряда. Барик, Серега Борецкий, был среди них самым умным и воспитанным и даже мог иногда получить четверку: отец заставлял его учиться и драл ремнем так, что Серега иногда сидеть не мог. Но очень уж влекла его тюремная романтика.
Говорят, он насолил кому-то серьезному, подался в бега, и его след потерялся.
Барик с Плямом уселся за Заячковской, которая тоже худо-бедно соображала, и у нее можно было списать, а позади Барика занял место Чума.
Когда я уже подумал, что опасность миновала, припозднившийся Карась, проходящий мимо моей парты, демонстративно пнул мой рюкзак и харкнул на учебник.
Класс замер в ожидании.
— Ты офигел, черт полосатый? — Рамиль встал в проход между рядами, преграждая Карасю путь к задним партам.
— Врежь ему, Павел! — крикнула Лихолетова.
— Ставлю сто рублей — на Мартынова! — имитируя голос рефери, крикнул Памфилов. — Ставки, господа!
Решение надо было принять мгновенно. Да, бить Карася — что идиота обижать. Возможно, его это сделать заставили, вон, кровоподтек на щеке. Но оставлять безнаказанным его тоже нельзя. Я медленно встал, закатил несуществующие рукава, как это делала Гаечка, и стал наступать на затравленно озирающегося Карася, приговаривая:
— Они сказали, что я ничего тебе не сделаю? И не тошнит быть таким опущенным? Нравится, когда… — И тут я вспомнил про внушение, шагнул к Карасю, взял его шею в захват, прижал башку к своему боку. Карась начал брыкаться и попытался меня ударить, но боли я не чувствовал и произнес менторским тоном:
— Слушай меня, Саша. Ты больше не опущенный. У тебя есть собственное достоинство. Ты будешь учиться и никому не позволишь обращаться с собой плохо. А теперь извини, но за дерьмо свое ответишь.
Я отволок его к своей парте и принялся возить мордой по харкотине. Каждый считал своим долгом дать совет, что мне с ним сделать, в том числе — отморозки, и я отрешился от раздражителей, голоса слились в монотонный гул. Потому я не сразу заметил звонок. Грозный окрик заставил отпустить Карася:
— Что тут происходит⁈
Я обернулся. За учительским столом стояла Людмила Кировна Джусь. Где наша Верочка⁈
— А где Вера Ивановна⁈ — растерянно спросил я.
Бульдогоподобная Джусь обвела класс тяжелым взглядом.
— Для начала — здравствуйте.
Все встали. Джусь навела на меня турели глаз и принялась расстреливать взглядом.
— Что это было⁈
— Ему Карась в учебник харкнул, — сказал Илья.
— Тебя не спрашивают. Ты и ты, — она заклеймила взглядом меня и Карася, который отчаянно тер лицо, сидя в одиночестве на задней парте нашего ряда, — дневники на стол!
Сперва я, потом он положили дневники на учительский стол.
— Итак, меня зовут Людмила Кировна Джусь, — представилась учительница. — Я буду вести у вас русский язык и литературу.
Меня захлестнуло ощущение неправильности происходящего. Где наша душевная Вера Ивановна? Точно помню, в девятом русский у нас вела она. От понимания мурашки побежали по спине. Реальность начала меняться!
В дверь постучали, и, не дожидаясь приглашения, в кабинет ворвалась раскрасневшаяся Гаечка в байкерском прикиде: в футболке, которую я привез, и штанах с цепями на поясе.
— Ой… Здрасьте, — брякнула она. — Извините за опоздание. Можно?
Джусь кивнула.
— Проходи. Еще раз явишься в таком виде — выставлю за дверь. А теперь давайте знакомиться.
Джусь открыла журнал и принялась зачитывать фамилии. Услышав свою, требовалось встать.
Гаечка села передо мной и развела руками, чуть обернувшись — где, мол, наша Верочка? Заберите этого цербера! Я написал на бумажке «ты где была» и передал Гаечке. Она развернула записку, написала единственное слово «потом», но я заметил, как вспыхнули ее уши.
То ли ждала, когда дежурные уйдут, которые могли ее не впустить, то ли еще что. Скоро узнаю.
Джусь была профессионалом своего дела, то есть предмет знала превосходно, могла объяснить материал, но вела неинтересно. У нее на уроке я чувствовал себя зэком на побудке. Шаг не туда, неловкий взгляд — и дубинкой по почкам.