— Дело не в том, доверяю или нет. Если она действительно ценная… В наше время убивают и за сто долларов. Но ты узнай, да.
Андрей забыл о своей работе, заходил по сцене туда-сюда. Никакой актер не сыграл бы лучше вдохновленного и озадаченного человека. Казалось, мир перестал для него существовать.
— Если он возьмется, — сказал я, — договаривайся на вечер любого дня, часов на девять. Попрошу кого-нибудь сурового и внушительного тебя подстраховать.
На ум пришел разве что Каналья, и я поймал себя на мысли, что он единственный взрослый мужчина, которому можно доверять на все сто процентов.
— Это… это фантастика! — с придыханием проговорил он. — Ты нашел больше, чем клад! Вот это я называю везением!
Я неспешно упаковал икону, потом — лампу и подумал, что это самые ценные вещи в нашей квартире. Но переживать о их сохранности вряд ли стоит: если залезет какой наркоман, то вынесет в первую очередь телик и кастрюли. Может, вещами прельстится, а антиквариат сочтет хламом. Только если Андрей кому-то похвастается, вот только тогда воры нагрянут конкретно за иконой и лампой. А ведь он наверняка разболтает! Потому я сказал:
— Андрей, никому не говори, что эти вещи мои. Чьи угодно, придумай что-нибудь, но обо мне или о моей семье — ни слова.
Зять на долю секунды остолбенел, кивнул, как болванчик, и я понял, что сделал — внушил ему, и, похоже, успешно. Промелькнула мысль внушить, чтобы забыл Наташку, но я отогнал ее. Может, лучше внушить, чтобы устроился на работу, где платят, и слез наконец с шеи малолетки?
— Вам тут деньги задерживают? — осторожно поинтересовался я.
Вместо ответа он тяжело вздохнул.
— Не просто задерживают — хуже! Тут нет ставки «актер», представляешь? Все они — энтузиасты, работают кто где, вечером собираются на репетицию. Я и сам думал бросить, но как? — Он обвел сцену театральным жестом. — Что будет, если все пойдут торговать на рынок? Не останется ни учителей, ни врачей, ни милиционеров, ни нас. Наши актеры — те люди, на которых держится то хорошее, что осталось. Как долго продержится — вопрос. Но мы постараемся, чтобы — подольше. А там… наверное… Нет, должен появиться свет в черноте, нельзя же все время так.
— Конечно появится этот свет, — обнадежил я Андрея. — Но не завтра и не через год. Лет через десять.
Он смолк и сделался маленьким, жалким, и я понял: лишить его театра — все равно, что медленно убить. Но можно ведь совмещать театр и другой вид деятельности, уж на еду точно будет хватать.
— И еще, — сказал я. — Разговор между нами, Наташе — ни слова, договорились?
Он кивнул, и я продолжил:
— Наташа ворует дома еду. Это неправильно, когда шестнадцатилетняя девочка…
Другой бы пошел в отказ — типа, ничего не знаю. Андрей начал менять цвет, маскируясь под занавески. Сперва покраснели его глаза, потом — нос, шея, щеки, и он залился краской, сел прямо на сцену, зажмурившись и сжав переносицу пальцами. Хоть картину пиши: Отелло, терзающийся после удушения Дездемоны.
Зато я увидел, что у этого человека совесть больше него самого, и она не позволит и дальше так поступать, сожрет.
Мне много ему хотелось сказать, но теперь было ясно, что он и сам все понимает. Возможно, раньше не хотел верить в очевидное, ведь Наташка — лицедейка, и что угодно могла ему наплести. А теперь реальность обрушилась со всей своей беспощадностью.
Что делает ему честь, оправдываться он не стал, просто сказал:
— Я подумаю, как это можно исправить. На худой конец и правда на рынок пойду.
Пару минут мы молчали. Наконец Андрей успокоился и, стараясь не смотреть мне в глаза, пробормотал:
— Хочешь, я расскажу, что тут у нас? — Он будто хотел отвлечь меня от неприятного разговора, схватил длинную палку, оплетенную разлохмаченной бечевкой. — Смотри, это пальма. Точнее ствол, правда, как настоящий? Наташа придумала, для «Курортного романа», эту пьесу написал местный драматург. А вот листья. Правда, как живые? А ведь можно было бы просто нарисовать деревья, но так есть эффект присутствия. И вон, видишь, дома? Мы собирали картон, скрепляли листы между собой. И получилось, как в Ялте, и колоннада эта… Там, в Крыму есть такие беседки. У нас негде это хранить, в здании давно не было ремонта, и все разборное. Причем я так придумал, чтобы потом можно было комбинировать детали и делать новые декорации из старых.
Он бегал от декорации к декорации, рассказывал об их истории, и театр оживал, казалось, теперь мы актеры, а все персонажи, которым дали жизнь на этой сцене, расселись в полумраке и наблюдали за нами. Вскоре Андрей так увлекся, что забыл о недавнем неприятном разговоре. Его воодушевление передалось мне. Пять минут, и я, забыв о делах и заботах, с интересом слушал про новых и старых актеров этого театре, про Софию Львовну, которая когда-то блистала на гастролях, ее знали во многих городах Союза, а теперь талантливая актриса вынуждена мыть пол и, когда не играет, бесплатно работать гардеробщицей, как и многие другие актеры.