— Входите, — негромко сказал подполковник, посторонившись, чтобы дать нам дорогу. — Садитесь.
В большом кабинете я с удивлением увидел Соколову. Девушка поднялась при нашем появлении.
Дверь закрылась, хозяин кабинета обогнул большой стол, молча сел. Мы последовали его примеру. Мне досталось простое кресло рядом с Соколовой.
— Меня зовут Эдуард Николаевич Кривошеев, — начал подполковник, глядя на меня. Голос у него был тихий, почти без интонаций. Словно шелест бумаги на сквозняке. — Ваш куратор кое-что мне о вас рассказала, — он бросил взгляд на майора. — Говорит, что вы ценный кадр.
Поскольку он сделал паузу, я решил, что нужно ответить.
— Спасибо, товарищ подполковник.
— Тут благодарить не за что, — сказал хозяин кабинета так же невыразительно. — Майор не имеет привычки делать комплименты. Как и я. Речь о фактах. И я склонен верить мнению товарища Соколовой. В виду последних событий. Я наблюдал за вашей беседой, Виктор Викторович. Уж, простите. Время не терпит экивоков. Спасибо за проделанную работу, но дальше этим делом займусь я сам. Надеюсь, не нужно объяснять, почему?
— Никак нет, товарищ Кривошеев, — нехотя ответил Виктор Викторович.
— Вот и хорошо. В таком случае будьте добры, вкратце обрисуйте ситуацию, как видите её вы.
Виктор Викторович откашлялся, бросил на меня быстрый взгляд и заговорил:
— Думаю, всё очевидно. Студент Громов обратил внимание на то, что с его сокурсницей что-то не так. И решил её проведать. Сомневаюсь, что у него были конкретные подозрения. Вернее, их просто не могло быть. Всё произошедшее — досадная случайность. Которой удалось бы избежать, если бы студенты не проявили самодеятельность и сообщили менторам о том, что происходит с Екатериной Алайской.
— Можно сказать «самодеятельность», а можно — инициативу, — проговорил Кривошеев. — Ну, да это риторика. Она нас сейчас меньше всего интересует, — он перевёл взгляд на Соколову. — Майор, какова, по вашему мнению, вероятность того, что ваш подопечный не просто заметил странности в поведении Алайской, но и почувствовал нечто необычное?
— Как я уже сказала, товарищ подполковник, мне это кажется маловероятным. Однако думаю, стоит это проверить. У товарища Громова необычные способности. Я бы назвала их слегка выходящими за рамки стандартных.
Слегка — как же!
— Да-да, вы сказали, что его ранг сразу определить не удалось. Понадобилось время, чтобы его присвоить. Это весьма любопытно, — светлые глаза скользнули по значку на моей груди, а затем снова вперились в меня. Я чувствовал исходившие от обитателя кабинета волны интереса и настороженности. Он пытался прощупать мой эмоциональный фон. Я не стал пытаться его блокировать. В моём нынешнем состоянии не было ничего неестественного. Понятное волнение, но никакого чувства вины. Только сочувствие к погибшей Алайской. — Ну, а вы что скажете, товарищ Громов? — после паузы обратился ко мне Кривошеев. — Дело было только во внешних признаках? Нам благодарить вашу внимательность? Или вы что-то ощутили? Подумайте хорошенько прежде, чем отвечать. Это важно.
Да, это было действительно важно. Потому что, глядя в холодные глаза подполковника, я вдруг ясно понял, что либо сейчас сделаю рывок вперёд, либо меня закроют. Мои, скажем так, особые способности могут как сослужить мне хорошую службу, так и подвести. Во всяком случае, сами по себе они сейчас интересуют КГБ куда меньше, чем Проект 786.
И ещё 6ыло совершенно ясно, что в том отделе, которым заведовал подполковник Кривошеев, знают об эмиссарах. Но знают мало. Пока хозяин кабинета говорил, я всё-таки прощупал его. И влез довольно глубоко. Пришлось поднапрячься, чтобы это не стало заметным, действовал я крайне осторожно, но даже при этом риск был велик: Кривошеев явно был ментором, причём высокого уровня. Но он не ожидал от меня, что я стану обшаривать его подсознание. Эмоциональный фон, который я излучал, ничего подобного не предвещал. К тому же, Владлен Громов попросту не мог быть способен ни на что подобное. Ну, и не будем забывать, что мои способности куда шире тех, которыми обладают местные телепаты даже высших рангов.
В общем, теперь мне было известно, что КГБ очень беспокоили незваные гости из иного мира, подселяющиеся в тела людей. Случай с Алайской был далеко не первым. Эмиссаров пытались изучать, вот только эти твари не поддавались воздействию советских одарённых. Контакт наладить не удавалось. Поэтому моего ответа подполковник ждал не просто с жадным нетерпением. Он ждал его с надеждой. И в ней я увидел путь, по которому должен пойти! Тот, который приведёт меня к эмиссарам. И не позволит оказаться задвинутым в какую-нибудь программу по «защите» свидетелей.
— Думаю, я почувствовал, что с Екатериной творится неладное, — сказал я твёрдо, глядя Кривошееву в глаза. — Это было не просто наблюдением. Собственно, я сначала ощутил исходившую от неё непривычную ауру. Словно… Алайская стала другой. А затем уже начал к ней присматриваться.
Поскольку я не сомневался, что подполковник будет проверять мои эмоции во время ответа, сформировал соответствующие — уверенные, искренние. Он должен был почувствовать, что я не лгу.
Вот это, пожалуй, самое трудное — имитировать поток, который вводит собеседника в заблуждение. Для этого нужно заранее создавать определённые эмоциональные паттерны и хранить их в подсознании, чтобы в нужный момент извлекать и примерять на себя, словно маску.
Кривошеев молчал, глядя мне в глаза, но я чувствовал, что он не пытается что-то в них разглядеть. Ему это было не нужно. Подполковник прощупывал меня, сканировал, словно детектор лжи. Уверен, с любым местным это сработало бы, но я был анимансером и собственной душой управлял так же тонко и виртуозно, как опытный дирижёр — слаженным оркестром. Без этого в чужие даже соваться не стоит. Сразу потеряешься и с ума сойдёшь.
— Хорошо, — проговорил, наконец, Кривошеев. — Я вам верю, товарищ Громов. И должен сказать, ваш ответ меня порадовал. Сейчас объясню, почему. Видите ли, та тварь, которую вам случайно посчастливилось убить, не первая, о которой нам стало известно. Были и другие. Но почуять их ещё никому не удавалось. Кажется, ваш Дар, в некотором роде, уникален.
— Буду рад оказать любую посильную помощь, — быстро сказал я, воспользовавшись паузой.
— Вполне вероятно, она нам понадобится, — снова помолчав, проговорил подполковник. — Если, конечно… Впрочем, это мы узнаем по факту. Если решим вас задействовать. Я должен это обдумать. И обсудить с коллегами, — он вдруг побарабанил пальцами по столу. Вид у него был такой, будто он прикидывал, не сказать ли что-то ещё. — А сейчас мне нужно перемолвиться с вами парой слов наедине. Вы свободны, товарищи, — обратился он к Соколовой и Виктору Викторовичу. — Мы ещё поговорим чуть позже. Далеко не уходите.
Когда они покинули кабинет, Кривошеев встал и, заложив руки за спину, прошёлся туда-сюда, не глядя на меня.
— Вот что, товарищ Громов, — заговорил он через несколько секунд. — Ситуация сложилась непростая. И неприятная. Для вас, в первую очередь. Если мы решим вас использовать — в случае, если ваши необычные способности позволят… скажем так, вступить хоть в какой-то контакт с существами вроде того, с которым вам довелось недавно столкнуться… защитить вас по спецпрограмме не выйдет. Вам придётся действовать довольно активно. Конечно, вы будете под присмотром, но иногда этого мало, чтобы помешать тем, кто хочет достать человека.
— Вы имеете в виду родителей Алайской? — спросил я, продолжая считывать эмоциональный фон собеседника, чтобы понимать, правду он говорит или пытается мною манипулировать.
Я отлично чувствовал и понимал его сомнения. Какой-то мальчишка с непонятным Даром и неясными способностями, сын предателя Родины — с одной стороны, и секретный проект, менгиры, эмиссары и Алайские — с другой. Незавидная дилемма. Какими бы полномочиями ни обладал Кривошеев, он точно не был всесилен. Всегда есть тот, кто выслушивает доклады и отдаёт приказы. Но моему собеседнику очень хотелось выяснить, смогу ли я вступить в ментальный контакт с неведомыми тварями. Такую возможность он упускать не хотел. Считал, что не имеет права. Однако просто взять и включить странного пацана в засекреченные разработки? Нет, без соответствующих санкций вышестоящего начальства, которое ещё предстоит убедить, что овчинка стоит выделки, он тоже не мог.