— Добрый день. — Дверь открылась, и первым вошел незнакомый высокий мужчина с белыми, выцветшими на ярком солнце волосами.
Напарники и Глеб дружно отдали честь.
Затем появился Громов. А еще через секунду взгляд Влады упал на третьего члена комиссии.
Знакомая гибкая фигура, достойная обложек модных журналов, стильная куртка, собранные в хвост волосы и краешек татуировки, которой был едва заметен спереди. Если кто-то не знает про нее, то мог бы и вовсе не обратить внимания. Но Влада знала: там, на шее под затылком, — арабские иероглифы.
Пока Дамир и Глеб здоровались с вошедшими, внутри Исаевой что-то рвалось. Ослабели ноги, сердце испуганно рухнуло в пятки.
Этого не может быть. Не может…
Герман Дович тоже заметил девушку. Красивые губы расплылись в довольной усмешке.
Девушка хотела бы злиться, но чувствовала себя беспомощным котенком.
В голове на повторе крутилась одна и та же мысль: все кончено. У них теперь ничего не получится.
Папка выпала из рук, и только реакция Дамира, который подхватил ее в полете, не позволила листам рассыпаться по полу. Миронов разогнулся и, прищурившись, поднял на девушку внимательный взгляд.
— Какая встреча, — бывший напарник улыбнулся шире, словно и правда был рад ее видеть: — Соскучилась?
Воздух выбило из легких. В удивленной тишине скрипнули сжатые зубы, и Влада окончательно поняла — все пропало.
Эмоции мешались. Ярость и гнев боролись за первенство с отчаянием и острым чувством вины и разрывали Владу на части. Девушка металась из угла в угол и никак не могла заставить себя успокоиться.
Мысли занимал Дович. Как могло получиться, что именно он оказался председателем комиссии? Как? Единственная их надежда — адекватность проверяющих. Но о каком здравомыслии может идти речь, если в деле замешан Герман?
Влада не заметила, как снесла с пути шатающийся вентилятор. Тот жалобно скрипнул и повалился на диван. Лопасти возмущенно затрещали.
Девушка кусала губы. Гнев снова вытеснила совесть. Теперь Исаева размышляла о том, что Герману по сути плевать на их расследование. Будь это обычная комиссия, он бы наверняка выдал ордер на арест Ладышева, даже не вникая в детали расследования. Но теперь, когда бывший напарник узнал, что она причастна к делу, — ордера им не видать.
Мстительный, бесчеловечный, мерзкий…
Да он даже не подумает поступить по совести. О какой совести вообще может идти речь, если Дович сам давно должен сидеть за решеткой!? Ему будет плевать, что Ладышев может быть жестоким серийным убийцей, и его нельзя выпускать на волю до выяснения всех обстоятельств. Плевать на десятки жестоко убитых. Плевать на искалеченные судьбы оставшихся в живых.
Ему будет не плевать только на нее. Вернее, на сладкую месть, от которой он ни за что не откажется.
Сердце кольнуло. Влада неровно выдохнула и плюхнулась на диван, едва не задев упавший вентилятор. Вернула его в вертикальное положение.
— Это я виновата, — пробормотала она, сжимая в кулаках волосы. — Это я…
Оспаривать выводы девушки никто и не стал — в кабинете кроме нее никого не было.
Глеба они отправили домой сразу после приезда комиссии, а Дамир один отчитывался перед проверяющими.
Влада не пошла. Капитан запретил, видимо, прочитав что-то в ее растерянном и полном злости взгляде. За это девушка была ему благодарна, но все еще думала, какие слова подобрать и как объяснить, что она виновата в их провале.
Прошло уже много времени, и дурное предчувствие окончательно выбило Владу из колеи. Самым противным было ощущение, что хоть она и клянет Германа последними словами — все же в глубине души надеется, что он может поступить по-человечески. И она ничего не могла сделать с собой, чтобы побороть эту надежду.
Девушка была на грани нервного срыва, когда дверь, наконец, открылась.
В кабинет зашел Дамир.
Угрюмый. Злой.
Влада несколько секунд смотрела на него. Читала в потемневшем взгляде немые ответы на ее вопросы.
Дурацкая надежда рухнула. Зубы скрипнули. Девушка рванула к выходу.