В точку.
— Урод… — голос Влады шипел. Она закашлялась и снова облизнула пересохшие губы: — Какой же ты урод…
— Грубость тебе не к лицу, — он говорил так же тягуче, как и двигался.
Ему некуда спешить. И есть что сказать.
Девушка вздрогнула. Поморщилась от боли в плечах и выплюнула:
— Ну давай уже.
Настало его время хмуриться. Он встал. Протез едва заметно завибрировал от движения, привычно свело зубы.
— О чем ты?
— Кайся, — Влада усмехнулась.
Несколько прядей волос прилипли к ее лицу и наверняка приносили дискомфорт. Она пыталась сдуть их, но пот стекал по пыльной коже и лишь сильнее приклеивал. Ей душно. И страшно.
— Тебе? — он приподнял брови.
— А разве ты не каешься всем своим жертвам, а? — сколько дерзости в хриплом голосе. — Разве не выносишь им мозги, рассказывая, какой крутой посланник небес?
Лучшая защита для нее — нападение. Такая сильная. И беспомощная.
Врачеватель подошел ближе. Если бы ненависть могла убивать, то он давно лежал бы замертво на пустом бетонном полу. Он плавно поднял руку, а потом резко опустил.
Влада зажмурилась и отшатнулась. Скрипнул ржавый крюк, покачнувшись под весом привязанного к нему человеческого тела, и девушка едва сдержала стон. Но удара не последовало.
— Я и без того нарушил свое обещание, — протянул он, касаясь ее лица почти ласковым движением. — Не заставляй меня злиться и портить твое тело ранами. Мне нравится, когда вы остаетесь чистыми после лечения…
— Однако дочь свою ты все-таки ударил, — ядовито сплюнула та и мотнула головой, чтобы сбросить со щеки его пальцы. — Хреновые у тебя принципы.
Холод обдал его с головы до ног. В груди завозился червь, и усмирить его было не так просто. Он знал, как злость и ярость могут застилать глаза, если дать ему волю, и знал, что в этот раз точно не должен так просто сдаться сам себе.
Врачеватель выдохнул. Улыбнулся и спокойно ответил:
— София совершила самый страшный грех.
— И какой же?
— Она посмела усомниться во мне.
Молчание. Ему удалось поразить ее настолько, что пошатнулась ее смелость. Столько удивления и ужаса в красивых глазах.
— Ты… — от ярости она захлебнулась в собственных словах. — Она же…
— Она увидела меня, когда я лечил первого пациента.
Он и не собирался скрываться. Перед лечением он обнажал свою душу перед пациентами, чтобы сделать все честно. Он знал все о них. Они о нем. Надо же, получается, Влада была права. Только его раздражало слово «кайся». «Исповедуйся» — звучит куда более правильно. Высоко и достойно.
— Больной… — пораженно выдохнула девушка. — Она же твоя дочь! Ты убил ее только за это!?
— Я пытался объяснить ей, — спокойно пожал плечами Врачеватель. — Пытался рассказать о своей вере. Обратить. Но она сопротивлялась.
— Ты не человек. — Губы пациентки побелели. Слова протискивались сквозь сжатые зубы: — Ты хуже зверя! Как это возможно, единственный ребенок…
— Ошибаешься.
О, как давно он мечтал рассказать об этом ей. С самого начала, как определил Владу в свои пациентки, он наблюдал за ними. Смеялся и мечтал, как расскажет об их глупости и самодовольстве.
А она была умной. Не нужно было много слов, чтобы объяснить.
— Не единственный, — добавил он с гордостью, и Влада все поняла.
Замерла. Болезненно сглотнула и выдохнула:
— Глеб…
Врачеватель замер. Веселье накрыло его. Он запрокинул голову и искренне расхохотался.
А Влада сходила с ума от страха.
— Прекрати! — не выдержав, заорала она. — Прекрати! Хватит!
Нервы сдавали. Девушка задергалась в путах, но лишь сделала себе больно. Снова заскрипела балка. Быстрее закапала потревоженная вода. Зато оборвался смех.
Врачеватель снова смотрел на нее и щурился: