Он распахнул глаза, и осенний день померк, и кто-то приближался в темноте — словно кусок мрака отделился, обрел форму и надвигался на него.
Он услышал тяжелое дыхание, хлюпанье туфель — и движение прекратилось.
— Эй ты, — неожиданно раздался хриплый голос. — Ты, там, кто ты такой?
— Я здесь недавно. Меня зовут Альден Стрит.
— Ах да, — сказал голос. — Новенький. Я шла взглянуть на тебя.
— Это очень мило с вашей стороны, — сказал Альден.
— Мы здесь присматриваем друг за другом, — сказал голос. — Заботимся друг о друге. Мы здесь одни. У нас нет другого выхода.
— Но вы…
— Я Китти, — сказал голос. — Это я кормила тебя супом.
Она чиркнула спичкой и прикрыла ее ладонями, как будто пыталась защитить крошечный огонек от тьмы.
Только трое, подумал Альден, трое против тьмы. Ибо огонек был одним из них, он, живой и трепещущий, стал с ними единым целым — и сражался с мраком.
Он увидел, что пальцы у Китти — тонкие и чуткие, изящные, как старинная ваза из фарфора.
Она наклонилась, все еще прикрывая ладонью пламя, и поднесла спичку к огарку свечи, воткнутому в бутылку, которая, судя но высоте, стояла на столе, хотя стола в темноте не было видно.
— Мы здесь нечасто зажигаем свет, — сказала Китти. — Эту роскошь мы редко можем себе позволить. Спички — слишком большой дефицит, а свечи чересчур коротки. У нас здесь очень мало всего.
— Не нужно, — запротестовал Альден.
— Еще как нужно, — сказала Китти. — Ты здесь новенький. Не хватало только, чтобы ты оступился в темноте. На первое время мы зажжем для тебя свет.
Свеча занялась и заморгала, разбрасывая по сторонам мятущиеся тени. Потом огонек загорелся ровно и очертил в темноте тусклый круг.
— Скоро утро, — сказала Китти, — за ним настанет день, а свет дня хуже, чем ночная тьма. Днем все видишь и понимаешь. В темноте можно хотя бы думать, что все не так уж и плохо. Но это самое лучшее — маленькое озерцо света, чтобы устроиться в темноте.
Он увидел, что она немолода. Волосы слипшимися сосульками падали на лицо — худое и изможденное, покрытое морщинами. Но за этими сосульками, за худобой и морщинами скрывалось нечто большее — какой-то дух вечной юности и жизненной силы, который ничто не смогло сломить.
Теперь, когда пламя свечи горело равномерно, озерцо света разлилось чуть пошире, и он мог разглядеть строение, в котором они стояли.
Оно было крошечное, не больше хижины. На полу лежал тюфяк, рядом
— сброшенное им одеяло. Еще там были колченогий стол, на котором горела свеча, и два деревянных чурбака, служившие стульями. На столе стояли две тарелки и две белые чашки.
Между досками, составлявшими стены хижины, зияли щели, на месте ссохшихся и вывалившихся сучков там и сям темнели круглые глазки, открытые во внешний мир.
— Это было ваше жилище, — сказал он. — Я не хотел причинить вам беспокойство.
— Не мое, — ответила она. — Здесь жил Гарри, но он не станет возражать.
— Обязательно надо будет поблагодарить его.
— Не получится, — сказала она. — Он мертв. Теперь эта хижина твоя.
— Я не займу ее надолго, — заверил Альден. — Я не собираюсь здесь оставаться. Мне нужно возвращаться.
Она покачала головой.
— Кто-нибудь пытался? — спросил он.
— Да. И все вернулись назад. Ты не сможешь преодолеть болото.
— Но док-то пробрался сюда.
— Док был большим, сильным и крепким. И им двигала веская причина.
— Мной тоже движет веская причина.
Она подняла руку и отбросила с глаз волосы.
— Никто не отговорит тебя от этой затеи? Ты все решил серьезно?
— Я не могу остаться, — сказал он.
— Утром, — пообещала она, — я отведу тебя к Эрику.
Дрожащий огонек свечи весело желтел в темноте, и золотая листва снова посыпалась дождем. В саду было тихо, и он выставил руки ладонями вверх. «Всего один листик, — думал он, — мне не нужно ничего больше, один листик из миллионов опадающих на землю».
Он пристально смотрел, а листья пролетали мимо и падали повсюду вокруг, но ни один из них не лег ему на руку. А потом внезапно появилось что-то — не лист, нет, бабочка, которая выпорхнула из ниоткуда, словно лист, голубая, как дымка над далекими холмами, голубая, как припахивающий дымком воздух осени.
На мгновение бабочка застыла в воздухе над его протянутыми ладонями, а потом стремительно упорхнула вверх, решительно преодолевая встречные потоки облетающей листвы — голубая пылинка в золотом море.