Мы источник веселья – и скорби рудник.
Мы вместилище скверны – и чистый родник.
Человек, словно в зеркале мир – многолик.
Он ничтожен – и он же безмерно велик!
Омар Хайям
Солнце, прогнав с неба ночь, так похожую на разлитое черничное варенье, припудрило золотом редкие облака-бродяги, крыши зданий, а также проснувшиеся от крепкого сна улицы и парки. Наступившее утро пахло свежестью. В воздухе кружился опьяняющий аромат жасмина и сирени. Он был резкий, будто вскоре, нарушая все законы природы, обещала грянуть гроза – буйная и неукротимая. Воробьи, точно сговорившаяся шайка разбойников-детей, задорно перелетали с ветки на ветку, купались в песке и весело чирикали. Природа пела, и мелодия стремилась ввысь - к Ангелам, кометам, звездам. В ней звучала благодарность за чистое мирное небо над небольшим городом, который туристы прозвали «маленьким Парижем».
Рая, опираясь на трость и не обращая внимания на боль в пояснице, гордо шла по улице Слокас. Сегодня для нее был самый главный праздник в жизни. Тот самый, за который она так отчаянно боролась четыре года – четыре страшных, полных бесконечных потоков слез и крови, года. Сейчас, видя окружающий многокрасочный мир, цветущие тюльпаны и нарциссы, пышную зелень и беззаботные улыбки на лицах мимо проходящих людей, она особенно остро понимала, что все жестокие испытания были не зря. Не напрасно она, находясь под свистящими пулями, в грохоте взрывов и оглушительных вскриков молниеносно уходящих в Лету солдат, изо всех сил пыталась помочь тем, кому из них еще можно было помочь. Перевязывала их страшные раны; под шквальным обстрелом тащила подальше от могущих взорваться подбитых машин тихо стонущих обгоревших танкистов; под свист падающих снарядов накрывала собой искалеченных бойцов, умоляющих оставить их умереть, не дать им жить, лишившись конечностей.
Рая свернула с улицы на дорожку в парке Победы. Внезапно позади себя услышала немецкую речь. Удивилась, ибо в Риге чаще всего звучала либо латышская, либо русская речь, в редких случаях – английская, но никак не немецкая. Повернув голову, увидела пару молодых людей. Активно жестикулируя, они обсуждали развернутую карту, тыча пальцами в журнал, в котором узнавался путеводитель по городским достопримечательностям. Возможно, как посчитала Рая, эти двое были туристами, а может быть, заблудившимися студентами, приехавшими на учебу по обмену.
Достав из кармана блистер таблеток валидола, Рая положила одну себе под язык и продолжила путь. Но ее мысли уже были далеки от этого места и времени. Они точно стая птиц, встревоженные выстрелом, вспорхнули и полетели в то время, когда она впервые познала, что у настоящего человека нет национальности. Он либо есть по сути человек, либо он по своему естеству зверь, третьего не дано. И, к сожалению, лишь война нещадно и быстро открывает истину, показывая миру, кто ты есть на самом деле.
… Сидя на холодном деревянном полу и притянув колени к груди, Рая вжималась в угол. Пыталась заснуть под стук колес, но не могла. Плачь, стоны, смрад, шепот и крики, а еще жуткий страх терзали ее разум. Казалось, в следующую секунду она сойдет с ума. Тогда все станет неважным. Пропадет. Исчезнет. А пока ее нещадно мучила жажда. Та словно раскаленным песком драла сухое горло и разбухший язык. Голод скручивал желудок. Ужас ледяными иглами струился по венам и вытекал через слезы. Рая с трудом дышала, в вагоне было невыносимо душно, витал сладковатый удушливый запах смерти и кислый - мочи. Люди, точно набитые в бочку огурцы, ждали своей участи. Порой поезд останавливался и конвоиры, открывая вагоны для скота, выкидывали на обочину тех пленных, которые значительно ослабли, находились при смерти или кого жизнь уже покинула. На прощание кому-то из них стреляли в голову, а кому-то штыком кололи в живот. Оставшимся в «загонах», если это можно назвать везением, как великую милость иногда швыряли буханку хлеба и флягу воды.
Рядом с Раей сидел мужчина средних лет. Его плечо было простреляно. На грязном лице застыли разводы пота. Темные волосы, в которых просвечивалась седина, были перепачканы запекшейся кровью и землей. Все то время, что мужчина находился возле Раи, он тихо стонал. Его трясло. А вскоре он умолк. Посмотрев на его перекошенное страданием лицо, Рая заметила остекленевший взгляд серых глаз и недвижимые искривленные губы. Покрытое копотью лицо укрыла вуаль забвения. Мужчина умер. Рая, сдерживая всхлип, судорожно стиснула кулаки и отвернулась. Ей было всего семнадцать лет. Она еще не познала, какое оно счастье во взрослой жизни, как судьба обрушила на нее войну – огненный ад, реку крови и захват разрушившими ее мир немцами, несущими чуму смерти.
Желая забыться, отрешиться от окружающего кошмара, Рая неистово зажмурилась. Но от этого сделалось только хуже. Перед ее взором тут же встал родной и любимый край Беларуси – город тенистых аллей и ажурных каштанов Гомель. С первых чисел июля тысяча девятьсот сорок первого года он стал ареной боевых действий. Население таяло на глазах. Каждый день погибало огромное количество людей. Горожане вместе с Красной армией отчаянно боролись с наступающим врагом, но силы были далеки от равенства и советские войска вынуждены были с тяжелейшими боями отступить. Гомель оказался в оккупации. Начались грабежи, расстрелы. В ответ в подполье возникло движение сопротивления и создавались партизанские отряды. За их действия фашисты развязали против мирного населения подлинный кровавый террор: зверские пытки подозреваемых в нелояльности к Рейху, публичные массовые повешения и расстрелы, расстрелы, расстрелы. В довершение к царящему мраку нацисты сотни и сотни людей отправляли на каторжные работы в Германию. Так говорили, но куда в действительности увозили эшелоны женщин, детей и пленных мужчин никто из местных точно не знал. Кое-кто шептался, что там на западе есть для них лагеря смерти и удача умереть тут в петле, чем там прожить хотя бы день. Город детства увядал быстрее, чем зеленые листья осенью.
По щекам Раи потекли слезы. В воспоминаниях она увидела улыбающуюся мать, дающую ей топленое молоко, играющего под ногами брата и читающего газету отца – алая вспышка! – и вот ее семья лежит на полу – тела в нелепых позах. Кругом кровь, звенящий шум в голове. Окна без стекол. Раю спасло лишь то, что она вышла в соседнюю комнату за носовым платком для братика.
Рая содрогнулась. Почти полгода ей удавалось избегать плена и оставаться в живых. Она скрывалась то в полуразрушенных домах, то в жилищах тех открытых сердцем людей, кто мог ее приютить на час, на день, неделю. С самого начала немецко-фашистской оккупации она мечтала присоединиться к боевым партизанам. Но кроме простых поручений от подполья ей ничего не доверяли. А прошлой январской ночью ее схватили.
Внезапно, не понимая, что происходит, Рая почувствовала сильный толчок, и вместе с людьми полетела кубарем. Всех заметало влево-вправо. Все пространство заполнили вопли страха и боли. Всех охватило безумие. Рая, закрыв лицо руками, испуганно закричала, что есть силы, но крика своего не услышала, он утонул в скрежете металла и треске дерева. Толпа придавила ее к стенке. От боли она широко распахнула глаза и увидела, что часть вагона, в котором она ехала, оторвалась. Поезд сошел с рельсов. Где-то впереди горел паровоз. Казалось, будто игрок в «городки» метнул огромных размеров биту и с чудовищной силой раскидал ею вагоны – «рюхи». Уцелевшие в крушении люди, не теряя времени, начали выбираться из остатков вагона и разбегаться врассыпную, желая спастись от медленной или быстрой смерти, кому как повезет. Рая отпихнула от себя грузную женщину, придавившую ей ногу. Та, чертыхнувшись, отползла и только успела привстать, как содрогнулась, раскидывая руки в стороны. Упала навзничь. Спина женщины оказалась изорвана пулями. Рая, увидев страшную цену поспешности, плотней прижалась к укрытой снегом железнодорожной насыпи. Проползла несколько метров, укрывшись за куском железа, нагроможденным на оторванную колесную пару. Огляделась. На соседних путях под треск автоматов и ружей высокие языки пламени жадно поглощали цистерны с топливом и военную технику с фашистскими крестами. В ушах завывало и стонало от выстрелов, раскатистых взрывов, резких криков солдат и воплей погибающих пленных. Мелькавшие то там, то тут гитлеровцы не столько убивали убегающий «груз», сколько вели бой с кем-то, поливающим их свинцом из леса. Кровь нацистских палачей так же щедро лилась на искрящийся в отсвете пожара снег, как и кровь их невинных жертв.