Тон Дюбретона был ледяным:
– Я понял. Женщины живы?
Голубые буркалы распахнулись в деланном удивлении:
– Ты что городишь-то, французик? Конечно, они живы! Они тут, как у Христа за пазухой! По доброте душевной я, так и быть, расщедрюсь – покажу вам одну. Но! Но прежде слушайте и мотайте на ус.
Серия судорог подбросила голову на тощей шее. Булавка расшпилилась, шарф сполз, обнажая с левой стороны горла верх уродливого застарелого рубца от петли. Хейксвелл не дал ткани размотаться полностью, и укутал шею заново, ещё туже и выше.
– Ваши фифы целы и невредимы. Пока. В любой момент я с удовольствием повыжигаю на их белой коже разные словечки, потом отдам нашим ребятам (а среди них попадаются такие затейники!), и лишь после этого убью. В любой момент. Это ясно? Ясно, я спрашиваю? Шарпи?
– Куда уж ясней.
– Лягушатник?
– Да.
– Башковитые вы мальчики. Офицерьё поганое, сразу видать! – Хейксвелл глумливо оскалился, – У вас на языках, небось, вертится вопросик: «Если девок нам не отдают, за что же мы выложили бешеные деньги?» Отвечу вам: за то, чтобы ваши крали и дальше были целы и невредимы! Правда, соблазн залезть им под юбку велик, но, я уверен, мы сможем его одолеть. До поры до времени, конечно. А там, глядишь, вы поддержите нашу решимость новым денежным поступлением…
Сколько ночей Шарп провёл, мечтая вырвать сердце этому ублюдку. Почти двадцать лет стрелок ненавидел желтомордого, надеясь стать тем человеком, который развеет миф о бессмертии Обадии Хейксвелла. Увы, сейчас клокотавший внутри гнев был и бессильным и бесполезным!
Объект кровожадных устремлений Шарпа высморкался за перила и вытер о них пальцы:
– Ещё. Будете болтать со своей дамочкой, помните о ножиках, греющихся внизу. Если я решу, что вы хитрите, вызнавая, где мы держим барышень, я у вас на глазах прижгу ей язык. Никаких таких мудрёных вопросов.
Хейксвелл высунулся с балкона и дал знак дезертиру, торчащему у того места, куда уволокли неудачливую беглянку. Тот отдал команду. Пара бандитов ввела русоволосую женщину в длинной чёрной накидке. Шарп почувствовал, как задеревенел Дюбретон.
– Цените, расстарался для вас. Крошка свободно чешет по-английски и по-французски. Ей-богу, не поверите, сама она – англичанка, а замужем за лягушатником!
Осторожно переступая через осыпающиеся канавки, женщина добрела до середины дворика. Один из конвоиров пихнул её локтем и показал на балкон. Лишь на долю секунды искра узнавания промелькнула в очах пленницы, и более ни она, ни Дюбретон ни словом, ни жестом не дали тюремщикам ни единого шанса догадаться, что связаны узами Гименея.
– Ну, давайте, болтайте! – разрешил Обадия.
– Мадам. – вежливо начал Дюбретон.
– Мсье?
Красивая, думал Шарп, однако неволя наложила отпечаток на её красоту: лицо выглядело усталым, у губ залегли горькие складки. Голос, впрочем, звучал ровно и величаво.
– По-английски, милые мои, по-английски! – вмешался Хейксвелл.
Дюбретон посмотрел на Шарпа, затем на жену:
– Мадам, позвольте познакомить вас с майором Ричардом Шарпом. Он представляет английскую армию.
Шарп поклонился, и в ответ получил изящный кивок светловолосой головки. Слова соотечественницы заглушило похохатывание Хейксвелла:
– Ты, что же, Шарпи, майор уже? Силы небесные! Куда катится этот мир?
Майорскими знаками различия Шарп обзавестись не успел, и о повышении стрелка урод не подозревал до реплики Дюбретона.
Мадам Дюбретон одарила Шарпа тёплым взглядом:
– Весть о вашем приезде ободрит леди Фартингдейл.
– Её супруг беспокоится. Надеюсь, с леди Фартингдейл и всеми вами обращаются подобающе?
Шарп говорил медленно, лихорадочно соображая, как добиться от женщины хоть полсловечка о том, где прячут заложниц: в монастыре ли, деревне, форте, сторожевой башне? Без этих сведений любая попытка спасения обречена на неудачу. Думалось плохо. Мешало понимание того, что ценой всякой неловкой двусмысленности станут мучения мадам Дюбретон.
– С нами всё в порядке, майор. Спасибо.
– Рад слышать, мадам.
Хейксвелл перегнулся через балюстраду:
– Не стесняйся, дорогуша, расскажи, как вам тут живётся…
Лицо её приняло странное выражение. Она помолчала и произнесла:
– Губит юности цветенье, полковник, немое заточенье.
– О! Лучше не скажешь! – одобрил Хейксвелл, – Побалагурили и хватит.
– Что значит: хватит? – возмутился Дюбретон, однако Хейксвелл его не слушал.
– Уводите её!
В этот миг самообладание впервые изменило женщине. Ноги её подкосились, и она затрепыхалась в руках конвоиров, твердя, как заведённая, срывающимся голосом:
– Губит юности цветенье немое заточенье… Немое заточенье!
– Уводите! Уводите! – раздражённо рявкнул Хейксвелл.
Шарп оглянулся на Дюбретона. Мёртвыми глазами, не мигая, тот проследил, как его жену утянули прочь, затем молча развернулся и возвратился в верхний двор.
При виде офицеров Больше? и Харпер вздохнули с явным облегчением. За спиной Шарпа грохнула задвижка. Ряды дезертиров сомкнулись вновь. Потофе оторвался от заветного горшка и снизошёл до общения с Дюбретоном.
Полковник гадливо поморщился:
– Та же песня, что и у вашего беззубого дружка. Мы заплатили за неприкосновенность дам и можем убираться восвояси.
Потофе подкрепил перевод полковника взмахом ложки:
– Ма’гш! Ма’гш!
Его подручные освободили выход из монастыря, но Шарп не желал уходить вот так. Он снял с плеча винтовку и взвёл курок. Было одно поручение, которое, сколь бы безнадёжным ни казалось, требовало исполнения. Шарп осмотрелся вокруг, выискивая в пёстрой массе дезертиров красные пятна британской униформы и громко начал:
– У меня послание к вам! Сбежав из армии, каждый из вас подписал себе смертный приговор. Рано или поздно вы попадётесь, и тогда пощады не ждите!
Дезертиры загомонили. Кто-то улюлюкал, кто-то орал оскорбления, пытаясь заглушить Шарпа, но стрелок привык драть глотку на парадах и полях сражений, а потому легко перекрыл шум:
– Вы ещё можете спасти свою шкуру! Сдайтесь до первого января нашим передовым постам и вам сохранят жизнь! Запомните, до первого января! Иначе…
Выстрел грянул, как гром. Его маленькая месть этому отребью. Стрелял Шарп с бедра, но цель была велика и находилась рядом. Мягкая пуля вдребезги разнесла глиняный казанок, обдав Потофе густой горячей жижей. Толстяк заверещал и, дёрнувшись назад, рухнул на спину. Дезертиры притихли, а Шарп зычно повторил:
– До первого января!
Нащупав патрон в сумке, Шарп перезарядил винтовку чёткими, отработанными до автоматизма движениями. Скусив пулю из патрона, он отсыпал часть пороха на полку, закрыл её и упёр приклад в землю. Остальной порох отправился в дуло, вслед за порохом – служащая пыжом бумага. Пулю стрелок сплюнул в промасленный лоскут кожи, завернул и вогнал в ствол по нарезам, которые и делали винтовку Бейкера самым точным оружием того времени. Окончив, Шарп вернул шомпол в гнездо под стволом. Готово.
– Сержант Харпер!
– Сэр?
– Что мы сделаем с этими ублюдками после Нового года?
– Расстреляем к чёртовой матери, сэр!
Дюбретон отвёл взгляд от охающего Потофе, которого шлюхи поднимали на ноги:
– Рискованный шаг, друг мой. Могли пальнуть в ответ.
– Они слишком боятся наших сержантов.
– Можем идти, майор?
Снаружи монастыря собралась толпа. Бабьё, дети, мужчины выкрикивали оскорбления двум офицерам, но, стоило появиться сержантам, как галдёж прекратился. Гиганты шли вперёд, и чернь трусливо пятилась перед ними, не в силах разомкнуть уста от страха. Должно быть, и Патрик, и Больше? очень удивились, встретив равного себе по мощи, думал Шарп, от души желая, чтобы этой парочке никогда не пришлось скрестить оружие.
– Майор! – окликнул Шарпа французский полковник, натягивая кожаные перчатки.
– Сэр?
Понизив голос, Дюбретон спросил:
– Как я понимаю, вы собираетесь спасать женщин?
– Есть такая задумка, сэр. А вы?
Тот пожал плечами:
– Адрадос к вашим позициям ближе, чем к нашим. Да и возвращаться вы будете с меньшей оглядкой… – полковник имел в виду партизан, подстерегавших французов среди северных холмов. – Чтобы разорить это осиное гнездо понадобится, как минимум, один кавалерийский полк…