– Зачем они это делали?
Одноокий неопределённо покачал головой:
– Чтобы вместе воскреснуть в Судный день, наверно.
Шарпу вдруг представились братские могилы под Талаверой и Саламанкой, восстающие из них мёртвые солдаты с проваленными глазницами; ртами, забитыми землёй. «Привидится же такое, чёрт!»
Под пушкой стояло ведро с мутной водой (банить ствол). Рядом валялась ветошь. Шарп наклонился к бадье и ополоснул палаш перед тем, как вернуть его в ножны.
– С оружием оставить шестерых. Без моего приказа из пушки не стрелять.
– Само собой, сэр. – по примеру командира Фредериксон помыл клинок, но, прежде, чем прятать, ещё и протёр его тряпкой.
Возвращаясь назад, Шарп глядел на широкую спину Харпера и вспоминал поле битвы под Саламанкой, которое они проезжали осенью, до отступления в Португалию. После битвы погибших было так много, что не всех смогли похоронить, и черепа с глухим стуком вывертывались из-под копыт лошади. Стоял ноябрь, прошло всего четыре месяца со дня сражения, но трупы успели разложиться до скелетов.
Он вышел во двор – обиталище живых. Ныли дети. Стрелок держал на руках потерявшегося ребёнка. При виде Шарпа бабы подняли хай, требуя отпустить их. Шарп велел им заткнуться и обратился к Фредериксону:
– Найдите, где разместить этот курятник. Думаю, часовня подойдёт. Насчёт спасённых заложниц не беспокойтесь, условия у них сносные, для их успокоения выделите с полдюжины надёжных ребят.
– Ясно, сэр.
Они шагали по двору, переступая через канальчики.
– Что делать с подонками, сэр?
Четыре десятка мазуриков, нахохлившись, ожидали решения своей судьбы. Две трети из них носили потрёпанную британскую форму. Хейксвелла среди них не было. Повысив голос, так, чтобы его слышали стрелки и во дворе, и на галерее вверху, Шарп объявил:
– Эти ублюдки опозорили свои мундиры. Все они! Разденьте их!
Сержант в зелёной куртке весело воззрился на командира:
– Догола, сэр?
– Догола.
Майор повернулся и, сложив ладони рупором, позвал:
– Капитан Кросс! Капитан Кросс!
Кросс подчищал верхний двор и часовню.
– Звали, сэр? – капитан перегнулся через перила.
– Раненые? Убитые?
– Бог миловал, сэр!
– Оповестите лейтенанта Прайса, что он может входить.
– Есть, сэр.
Сигнал должен был подать трубач Кросса.
– Поставьте людей на крышу. Сменять каждые два часа.
– Есть, сэр.
– Вроде всё. Хорошо поработали, капитан.
– Спасибо, сэр.
От неожиданной похвалы Кросс расцвёл. Майор повернулся к Фредериксону:
– Вы тоже пошлите на крышу бойцов. Скажем, двадцать.
Фредериксон кивнул. При отсутствии окон оборонять монастырь можно лишь с крыши, укрываясь за её низким парапетом.
– Может, пробить бойницы в стенах, сэр?
– Толстоваты они больно, но, если хотите, попробуйте.
Лейтенант, сияя, подал Фредериксону клочок бумаги. Тот пробежал записку глазами и нахмурился:
– Насколько плохи?
– Раны не тяжёлые, сэр. Оклемаются.
– Где они? – без фальшивых зубов речь капитана звучала невнятно.
– В келье над лестницей, сэр.
– Позаботьтесь, чтоб не замёрзли.
Шарпу Фредериксон пояснил:
– Потери, сэр. Три раненых, убитых нет. – и, облегчённо улыбаясь, добавил, – Легко отделались, сэр.
– Легко. – согласился Шарп, тоже улыбнувшись. – Да, а где ваша повязка?
– Со мной. – Фредериксон раскрыл кожаную сумку и достал чёрный лоскут вместе с искусственными зубами. Водворив их на место, он вновь стал похож на человека. Сконфуженно признался:
– Всегда снимаю перед дракой, сэр. Пугает противника. Парни считают, что моя образина стоит дюжины стрелков.
– Красота – страшная сила? – осторожно пошутил Шарп, намекая на прозвище капитана.
Красавчик Вильям юмор понял и не обиделся:
– Ещё какая, сэр! Стараемся!
– Выходит у вас неплохо.
Единственное око Фредериксона заблестело. Похвала, хоть и неуклюжая, пришлась кстати. Рассеянно глядя, как обдирают одёжки с дезертиров, майор подумал, что, если паршивцы решат сбежать, нелегко им придётся в такую погодку с голой задницей.
– Заприте пленных капитан. Как ваш испанский?
– Объясниться могу.
– Прекрасно. Среди женщин есть профессиональные потаскушки, которые будут не прочь заработать пенни-другой. Договоритесь с несколькими, выделите каждой каморку. Пусть парни расслабятся.
– Сделаем, сэр. Это всё?
– Чёрт, нет! – о самом главном-то он забыл, – Четыре стрелка, капитан. Трезвенники. Найдите хранилище спиртного и объявите, что всякого, кто надерётся ночью, я утром разорву на куски.
– Ясно, сэр.
Фредериксон ушёл. Наслаждаясь идущим от костра теплом, Шарп размышлял, что ещё он упустил. Вход, лаз, крыша охраняются. Пленные под присмотром. Ага, десяток раненых дезертиров желательно куда-то пристроить. Женщины с детьми размещены. Верхняя галерея превратилась в бордель (рождественский подарок от майора Шарпа). К выпивке доступ перекрыт. Еда! Надо найти еду для солдат!
Заложницы. Проведать. Убедиться в том, что у них всё в порядке. Он покосился на холл и рассмеялся. Жозефина! Боже правый! Леди Фартингдейл!
Последний раз они встречались в Лиссабоне, в её доме, окружённом апельсиновыми деревьями. Жозефина Ла Лакоста. Она бросила Шарпа после Талаверы ради кавалерийского капитана Харди, но тот погиб. Шарп был беден, Харди – богат, а она всегда стремилась к богатству. Подкопив деньжат, Жозефина приобрела дом с выходящей на Тежу верандой и апельсиновым садом в престижном столичном пригороде Буэнос-Айресе. Она устраивала приёмы, на которых было не протолкнуться от офицериков со звонкой мошной, соперничающих за благосклонность хозяйки. Две зимы назад. Виолончели пиликали в углу, Жозефина, гордая, как королева, в окружении сверкающих мундиров, льстящих ей, жаждущих обладать ею и готовых заплатить любые деньги, чтобы переспать с Ла Лакостой. Со времён Талаверой она чуть поправилась. Ей это даже шло (хотя и не на вкус Шарпа), делая округлей и мягче. Мягче внешне, характер едва ли изменился. Шарп не забыл, как она отказала полковнику гвардии, предлагавшему пятьсот гиней за одну-единственную ночь. Отказала, да ещё и подсыпала соли на его сердечную рану, предпочтя полковничьим пяти сотням гиней двадцать смазливого юного гардемарина. Шарп снова хохотнул, удостоившись недоумённого взгляда стрелка, конвоирующего дезертиров к их тюрьме. Пять сотен гиней! Столько же выложил Фартингдейл, чтобы выкупить её у Потофе! Самая дорогая шлюха Испании и Португалии замужем за сэром Огастесом Фартингдейлом, который считает её нежным и хрупким созданием! Боже правый! Нежным и хрупким! Связи? Относительно связей в высших сферах сэр Огастес не ошибался. Связи имелись, и не только те, что приходят на ум, учитывая её прошлое. Первый муж Жозефины, Дуарте, сгинувший в Южной Америке в начале войны, происходил из родовитой семьи, обеспечившей ему придворный чин Третьего Камергера при Ночном Горшке Его Величества (или что-то столь же бессмысленное). Как она сцапала сэра Огастеса? Знал ли он о её прошлом? Должен был. Смеясь, Шарп направился к лестнице, обнаружившейся в юго-западном углу двора. Он обязан засвидетельствовать своё почтение Ла Лакосте.
– Сэр!
Фредериксон остановил его. Подняв руку, Красавчик Вильям замер. Взор его был прикован к часам, зажатым во второй руке.
– В чём дело, капитан?
Фредериксон молчал, не отрываясь от циферблата, затем вскрикнул: «Есть!» и широко улыбнулся Шарпу:
– С Рождеством вас, сэр!
– Полночь?
– Минута в минуту!
– Тогда и вас с Рождеством, капитан. И ваших людей. Полагаю, можно раздать по глотку бренди.
Полночь. Случайность, что они выступили раньше. Случайность, уберёгшая мадам Дюбретон от участия в мерзких увеселениях Обадии Хейксвелла. Хейксвелл улизнул в замок. Что на уме у дезертиров? Сбегут ли они ещё до рассвета, посчитав, что всё пропало или, наоборот, рискнут штурмовать обитель в надежде на то, что солдаты Шарпа не успели занять оборону?
Рождественская ночь. Шарп вскинул голову. Искры от костра взлетали в тёмные небеса. Рождество. Празднование дарованного Деве чуда рождения. Корни торжества уходили, впрочем, в глубокую древность. Задолго до Христа люди праздновали середину зимы, зимнее солнцестояние, 21 декабря, когда природа умирает, но лишь для того, чтобы воскреснуть. Праздник обещания весны, а весна принесёт новые урожаи, новые жизни, новые рождения. Праздник победы над бесплодием зимы. Пора, когда жизнь едва теплится, ночи самые долгие. Вот в такую долгую ночь отпетая братия Потофе и могла дерзнуть напасть на стрелков Шарпа. Майор смотрел, как парень в зелёной форме вскарабкался на крышу и, принимая от товарища снизу винтовку, прыснул его остроте. Шарп усмехнулся.