— Я плохо переношу облучение, забыла? — напряжённо напоминает Вастра.
Пф-ф, забудешь эту пожелтевшую, как осенний лист, физиономию и подломившиеся коленочки…
— Скафандр рассчитан на полную защиту даже без силового поля, и на три часа его хватит. Так что не беспокойся, — под конец фразы голос улетает куда-то вверх, потому что приходится перетаскивать мёртвого сородича через трубу, сбитую кораблём при материализации. Из неё здорово натекло за то время, пока компьютер заметил аварию и заблокировал подачу воды, поэтому теперь мы толкаем добычу по щиколотку в горячей воде. Скафандры удерживают температуру, но пар немного перекрывает обзор и начинает раздражать. Как всегда, персонал уже мёртв, а автоматика по-прежнему работает. Хорошо, что на корабле силовое поле, защищающее вход, подобно мембране. Нас пропустит, воду и воздух — нет.
Наконец-то на борту, в спроектированной заранее камере обеззараживания, стерильно-белой и цилиндрической. Смотрю на Вастру — она трясёт ногами по очереди, оставляя грязные кляксы. Из-под скафандра, чёрного с золотыми деталями и красными сигнальными лампами, натекла порядочная лужа воды. Так, я специально оставляла тут две зубочистки около выхода… Ага, вот они. Вытаскиваю бамбуковые палочки из бумажки и просовываю их в отверстия, в которые, по правилам, должны опускаться специальные щупы… Щелчок. Откидываю крышку скафандра и шарю внутри в поисках замка.
— Что ты делаешь? — Вастра кривится, словно может почувствовать запах.
— Хочу, чтобы всё надёжно простерилизовалось изнутри, — отвечаю. — Плевать на электронику, всё равно её полностью заменять.
По краям внешнего люка выступает грязно-зелёная пена. Ага, Хейм получила автоматический сигнал о нашем возвращении и активировала процесс стерилизации. На данный момент она за главную на ДАРДИС, как бортовой врач, ведь даже я вынуждена ей подчиняться в вопросах медицинской безопасности.
— Задвинь светофильтр, — советую Вастре. — Сейчас лампа включится.
Распахиваю наконец скафандр Золотого и, выдернув на пол изуродованный раздувшимися лимфоузлами и обширными гематомами труп, шарюсь по внутренним приборам. Надо всё обесточить, а то как бы трофей от раствора не коротнул и не рванул. Столько риска впустую пропадёт.
Вастра издаёт возглас, полный отвращения. У меня мелькает мысль, что низшие никогда не привыкнут к нашему облику, но она тут же говорит совсем другое:
— Послушай, ну как можно так грубо с покойником?
— А что? — полуудивлённо отзываюсь я. — У нас нет суеверий на этот счёт. Трупы всегда отправляют в переработку, если это только возможно. Это же рационально.
Вастра только шлёпает перчаткой по шлему там, где должен быть лоб. Что с неё взять, она же низшая.
Зелёная пена забивает почти весь выход из корабля, и я знаю, что она ползёт по корпусу снаружи и будет ползти даже после дематериализации. Слышится грохот задраенного люка. Помещение начинает наполняться стерилизационным раствором. Сквозь шорох и бульканье слышится знакомое «дзын-н-н». Ну вот, мы и ушли в прыжок. Будем крутиться в Вихре не меньше двух бортовых суток, чтобы артронное поле добило остатки заразы и мы её не занесли к джудунам. Заодно трофей перекуём.
— Надо было, — хмыкаю, щёлкая по наконец-то найденному рубильнику внутреннего питания трофейного скафандра, — Роману с собой брать. Ей же так хотелось поплавать в бассейне.
Лужа добирается до трупа на полу и с тихим шипением начинает его растворять. Глаза засекают изменившийся характер освещения — Вастре, наверное, не уловить, но у меня слегка другой диапазон, и лёгкую радиационную нотку я улавливаю в любом спектре.
— Очаровательный бассейн, — отзывается силурианка. Ощущение от неё такое, словно она рада бы ноги подобрать и куда-нибудь выпрыгнуть.
— Подводное плавание в экстремальных условиях, — улыбаюсь я в ответ, чувствуя по вибрации реактора, что он полностью ушёл в холостой режим. Подача раствора ускоряется, и он уже с бульканьем поднимается к коленям. — Отдыхай.
Сажусь на пол, а потом вытягиваюсь в полный рост, уходя под жидкость. Чем тщательнее выполоскаюсь, тем лучше. И надо будет проследить, чтобы добытый скафандр промылся изнутри как следует. Мне всё равно только корпус нужен да реактор, остальную начинку придётся заменить. Где-то наверху специальный компрессор гонит заражённый воздух в герметичную капсулу. Потом она будет выброшена в первую попавшуюся звезду со всем остальным бортовым мусором. Надёжно и практично.
Когда ядовитая вода заливает всё помещение под завязку и касается лампы, мир вокруг становится таинственным, как чужая неизвестная планета: мутноватый, но всё же достаточно проницаемый для взора раствор цвета бутылочного стекла насквозь просвечивается ярко-синими лучами, да помигивают светодиоды внутренностей трофейного скафандра, сигналя о гибели живого организма. Мне весело в этом абсолютно смертоносном маленьком мире, и я, хулиганя, кувыркаюсь в воде, отталкиваюсь от стен, или просто спокойно зависаю под потолком, медленно погружаясь на дно — раствор плотнее пресной воды, в нём чувствуешь себя почти как в невесомости.
— Красиво, — шепчет Вастра, улёгшаяся на полу и глядящая на радиоактивный свет лампы. — Мир синего ядовитого солнца. Несмотря на то, что твоя культура груба и невероятно утилитарна, я начинаю находить в ней определённую эстетику.
— Я плотно общалась с одним землянином, — говорю, выписывая очередной пируэт, — он говорил про реакторы — колдовская вода. На Сол-3 его времени реакторы охлаждались водой, их свечение люди находили очень красивым.
— Колдовская вода, — шепчет она в ответ ещё тише.
— Можешь выспаться. Всё равно заняться больше нечем. А я пока со скафандром поковыряюсь. Поснимаю всё, что можно без инструментов, заодно и прополощется понадёжнее…
Вастра поступает по моему совету, и бужу я её только тогда, когда антисептический раствор полностью слит и сменяется интенсивным душем из горячей воды с двууглекислым натрием, чтобы обезвредить яд. Толкаю силурианку в бок и поручаю ворошить горку деталей на полу, а сама так и сяк кручу трофей, чтобы выполоскать его изнутри. Наконец, раствор соды сменяется обычной холодной водой, а она — тёплым высушивающим ветром. По окончанию процедуры по помещению проползает фиолетовая полоса — биологический сканер ищет незарегистрированные формы жизни, и будь в атмосфере или на стенах хоть один жалкий вирион или бактерия, он их засечёт. Но из всего живого в стерилизационном боксе остались только два члена экипажа. Больше нет вообще никаких признаков жизни, даже обрывков белков и углеводов. Зубочистки, и те растворились. Колупаю пальцем провода в глубинах трофея — даже абсолютно устойчивая изоляция слегка обмякла, но я всё равно собиралась заменять начинку. Мне нужен только внешний корпус.
Ничего живого нет, яда тоже нет. Бортовой компьютер наконец-то признаёт нас безопасными и, получив формальное подтверждение врача, объявляет о завершении карантинного режима. Освещение приглушается, люк в корабль открывается. Стаскиваю шлем. Где-то у выхода был предусмотрительно оставлен транспортёр.
— Уф… Помогай грузить запчасти.
— А сейчас точно безопасно? — на всякий случай уточняет Вастра, не спеша подбирая разбросанные микросхемы.
— Подтверждаю. Если что, Хейм клялась, что вакцинирована и знает, где нас лечить.
— Будем надеяться. А то полный форт мёртвых далеков по-настоящему пугает, хоть я на нервы и не жалуюсь, — она наконец-то снимает шлем и сразу же мотает головой. — Ох, что это за вонь?
— Запах стерилизационного раствора. Неприятно, но намного ниже предельно допустимой концентрации и далеко за порогом вредоносности.
— За порогом вредоносности… Теперь весь нюх отбило на неделю, — она, поморщившись, бредёт за второй партией груза.
Я выкатываю трофей и устанавливаю на транспортёр.
— Эй, — разносится по ВПС бодрым голосом Таши Лем, — вы там не растворились?